Стихотворения - [18]

На зное змеи там ползут,

И тигры крадутся, и рыскают гиены.

И бешенство, раздув их вены,

Воспламеняет в них к смертоубийству зуд.

УИЛЬЯМ КАЛЛЕН БРАЙЕНТ (1794–1878)

К ПЕРЕЛЕТНОЙ ПТИЦЕ

Куда путем крылатым

В росистой мгле сквозь розовую тишь

По небу, озаренному закатом,

Далеко ты летишь?

Напрасно взгляд упорный

Охотника, нацелившись с земли,

Следит, как по багрянцу точкой черной

Мелькаешь ты вдали.

Где ищешь ты приюта —

У озера, иль речки голубой,

Иль у гранитных скал, где бьется люто

Бушующий прибой?

Неведомая сила

Не сбиться с одинокого пути

В пустыне беспредельной научила

Тебя, чтобы спасти.

Весь день холодный воздух

Взбивали крылья мощные твои,

И не спустилась ты при первых звездах

На отдых в забытьи.

Закат исходит кровью,

Но к дальней цели ты летишь спеша,

Чтоб там найти надежное гнездовье

В затишье камыша.

Проглоченная бездной,

Исчезла ты, но всё ж на долгий срок

Успела дать душе моей полезный

И памятный урок.

Тот, кто пред тьмой направит

К пристанищу чрез бездну твой полет, —

Меня в пути суровом не оставит

И к цели приведет.

ГЕНРИ ТОРО (1817–1862)

ВСЯ ЖИЗНЬ МОЯ — ПО БЕРЕГУ ПРОГУЛКА

Вся жизнь моя — по берегу прогулка,

Настолько близко к морю, как могу;

Порой волна меня окатит гулко,

Когда замешкаюсь на берегу.

Я часто занят пристальной разведкой,

Чтоб выхватить из волн дневной улов —

Ракушку хрупкую иль камень редкий,

Что Океан мне подарить готов.

С немногими встречаюсь я нежданно,

Морская даль милей всем, чем земля.

Мне кажется, что тайны Океана

На берегу постигну глубже я.

В глубь прячет жемчуг море голубое

И водорослей красных волоса,

А здесь я ощущаю пульс прибоя

И слышу всех погибших голоса.

ДЖЕЙМС РАССЕЛ ЛОУЭЛЛ (1819–1891)

НАРУЖИ И ВНУТРИ

Мой кучер ждет меня наружи.

Как лошади, и он продрог,

Клянет он резкий ветер стужи, —

Ругаться так и я бы мог.

В кулак оцепеневший дуя

И топая у двери там,

Хотел бы он, чтоб был в аду я,

И шлет меня ко всем чертям.

Наверно, видит он оттуда,

Прижав замерзший нос к стеклу,

Как бело-розовое чудо

Веду я под руку к столу.

Счастливцем с ношей драгоценной

Сейчас я перед ним предстал,

Он слышит выстрел пробки пенной

И видит золотой бокал.

А я с такою же тоскою,

В гостях у старого осла,

Завидую его покою

Там, за окном, где ночь светла.

Ведь холодней зимы раздольной

Улыбок блеск вокруг меня,

Кислей вина и тост застольный,

И чопорная болтовня.

Он ноги обмотал отрепьем,

А я прильнувшую к плечу

Тоску с ее великолепьем,

Как раб галеру, волочу.

Мы с ним судьбу одну и ту же

Сменяли б — так же до зари,

Как он, скучал бы я снаружи,

Как я, скучал бы он внутри!

ЭДВИН АРЛИНГТОН РОБИНСОН (1869–1935)

ЛЮК ГАВЕРГОЛ

У западных ворот, Люк Гавергол,

Где по стене багрянцем плющ зацвел,

Встань в сумерках и жди среди теней,

И листья вдруг зашепчутся о ней,

И, как слова, зашелестит их шелк;

Она зовет, чтоб ты туда пришел.

У западных ворот, Люк Гавергол —

Люк Гавергол.

О нет, ни проблеска не даст восток,

Огнистый мрак в твоих глазах глубок;

Но там, где запад мрачно пышет так,

Быть может, сам же мрак прикончит мрак:

Кровавит лист самоубийца-бог,

И ад наполовину рай облек.

О нет, ни проблеска не даст восток —

Не даст восток.

Из гроба я хочу тебе шепнуть,

Чтоб поцелуй ослабить как-нибудь,

Тот, что всегда горит на лбу твоем

И, ослепив, влечет одним путем.

Поверь, что к ней ведет один лишь путь,

Он горек, но не может обмануть.

Из гроба я хочу тебе шепнуть —

Тебе шепнуть.

У западных ворот, Люк Гавергол,

Где плющ багряный по стене зацвел,

Где ветры рвут обрывки мертвых слов

И не хотят разгадывать их зов,

Не чувствуют, что шепчет листьев шелк,

Там ждет она, чтоб ты туда пришел.

У западных ворот, Люк Гавергол —

Люк Гавергол.

ВЕЧЕРИНКА МИСТЕРА ФЛАДА

Однажды ночью старый Эбен Флад

Пошел один пройтись путем знакомым

На холм, вздымавший свой кремнистый скат

Над городом и тем, что звал он домом.

Под полною луною на холме

Он на пустынную дорогу вышел

И вслух сказал, — ведь город спал во тьме

И в Тилбери никто его не слышал:

«Ну, мистер Флад, к концу подходит год,

Луна сентябрьская над урожаем,

И птицы собираются в отлет.

Счастливого пути им пожелаем.

За птиц мы выпьем». И, подняв кувшин,

Что долго нес, чтоб осушить глотками,

Ответил хрипло: «Что ж, глоток один

Я, мистер Флад, охотно выпью с вами».

Так, видя только мертвых вкруг себя,

В броне надежд разбитых он в тумане

Стоял, как призрачный Роланд, трубя

В беззвучный рог своих воспоминаний.

И чудился ему ответный зов

Из города внизу, с пустынных улиц,

Приветствие умолкших голосов,

Как будто старые друзья вернулись.

И как заснувшего ребенка мать

В постельку, так кувшин на полог млечный

Он опустил, — нельзя ведь забывать,

Что вещи хрупки и недолговечны.

Удостоверившись, что на земле

Кувшин стоит надежней многих жизней,

И руку протянувши в лунной мгле,

Сказал он громко, словно с укоризной:

«Да, мистер Флад. Давненько мы вдвоем

Не пили вместе. Кончилась разлука.

Добро пожаловать в родной свой дом!

Теперь давайте выпьем друг за друга!»

И снова, будто чокаясь, к луне

Кувшин с земли поднял рукой усталой

И сам себе ответил в тишине:

«Ну что ж, еще раз выпью я, пожалуй!

Но больше не просите, мистер Флад, —

Ведь так давно… Довольно, сэр, довольно».

Да, прошлого нельзя вернуть назад,

И Эбен согласился с ним невольно.

И вдруг запел средь лунной тишины.