Стихотворения - [43]

С римских времён, с южных широт.

Странный народ.

Юным положено уезжать.

В Австралию или ещё куда.

В этом сходятся плебс и знать:

Выросли — стало быть, из гнезда.

Плачут ли мамы?

Нет.

«Добрый зверь...»

Добрый зверь,

Который со мной в ладу,

Тот, которого я у двери жду,

Кого можно ловить за штанины,

Тот, нелепо ходящий, длинный,

У кого в задних лапах приятно спать

На ленивом и мягком звере «кровать»,

Кто с утра наливает мне белого зверя

Под названием «молоко», —

Говорят, теперь далеко.

Врут.

Не верю.

Он сейчас придёт. Я сижу в окне.

Добрый, тёплый зверь, он придёт ко мне.

Не заметив тех — как насквозь пройти,

Странных запахов нанеся в шерсти,

Он ко мне придёт.

Я к нему скакну:

Зря ль я службу нёс твоему окну?

Зря ли ждал, никому не веря,

У твоей, у холодной двери?

Мою песенку, как натёк свечной,

Не спугни тогда, мой живой ручной!

ЭМИГРАНТКЕ

Дома тебе — на вершине холма,

Спелых каштанов из старого парка,

Добрых окошек — утешить неярко

Зябкого зверя по кличке зима.

Храбрый зайчонок, пустившийся в путь,

Гордая птаха в заломленной шляпе!

Всё хорошо — и не страшно ничуть...

Так и напишем маме и папе.

Дома тебе: чтобы лёгких шагов

Звук узнавал по вечерним кварталам.

И — чтобы этого всё-таки мало —

Сказочных туфелек, синих снегов.

ЮЖНЫЙ ВЕТЕР

Долго ль, коротко здесь пробуду ли —

Нарисуй мне белого пуделя

Вот на этой,

Нещадно битой мячом стене,

Уцелевшей не то в ремонте, не то в войне.

И — да мир вашим стенам и кровлям,

Когда уйду,

И — да будет ваш город с водой и небом в ладу,

Чтобы ваша летопись —

Вся из целых листов,

Чтоб века струились меж кружевных мостов,

Чтоб ограды травой и мхом покрывал туман,

Чтоб цыганки отчаянно врали про ваш талан —

А сбывалось бы.

И чтоб синицы в садах,

Шпили — в тучах, и лебеди — на прудах,

Чтоб сквозь семь побелок

наш пудель вилял хвостом.

Ну, а что тебе?

Расти. Я скажу потом.

«Ты пошто яришься, волчий глаз?..»

Ты пошто яришься, волчий глаз?

Ты затем ли будишь, волчий свист?

С трёх китов к чему ты сорвалась —

Хоть вели казнить, да отзовись,

Осударыня-планета-мать!

Лишь сурепкой шевельнёт в ответ:

— Вам ли, несмышлёнышам, пытать?

Лишь во мне вам, чада, сраму нет.

«Но однажды, однажды...»

Но однажды, однажды —

Закончится вся моя стирка,

И Господь меня спросит:

— Хорошо ли стирала, раба?

О мой ангел Ирина,

Встряхни оскудевшей котомкой:

Сколько миль голубых

На истлевших прищепках висит?

«Блажен, кто не знает названья звезды...»

Блажен, кто не знает названья звезды,

Что ниже луны и хохочет, и пляшет,

Бесстыдно, как россыпь дешёвых стекляшек,

Обманно, как шаг от судьбы до беды.

Блажен, кто не мучит начало пути

Под чёрные с белым дрожащие стрелки.

Бессмертные бездны играют в горелки,

И юным метелям концов не найти.

Блажен, кто смеётся,

И имя своё

Горам прокричит, низвергая лавины,

И вспомнит земных виноградников вина,

Покуда плеча не коснулось копьё.

А если коснётся — не сметь обернуться,

На голос — очнуться, в полёте — проснуться,

И глаз не поднять, и ни имени молвить —

Но встать, задохнувшись, и вечность исполнить,

Оглохнув от боли: падение в рост.

Блажен, кто не знает значения звёзд.

«О ветер дороги, весёлый и волчий!..»

О ветер дороги, весёлый и волчий!

Сквозняк по хребту от знакомого зова.

Но жаркою властью сокрытого слова

Крещу уходящего снова и снова:

— С тобой ничего не случится плохого.

Вдогонку. Вослед. Обязательно молча.

Меня провожали, и я провожаю:

— Счастливой дороги.

— Ну, сядем. Пора.

А маятник косит свои урожаи.

Мы наспех молчим, а потом уж рубаха

Становится мёртвой и твёрдой от страха —

Не сразу. Не ночью. В четыре утра.

Но страхи оставшихся — морок и ложь.

Терпи, не скажи, проскрипи до рассвета.

Не смей нарушать молчаливое вето,

И ангелов лишней мольбой не тревожь.

А если под горло — беззвучно шепчи

Про крылья, и щит, и про ужас в ночи.

Он стольких сберёг, этот старый псалом:

Про ужас в ночи

И про стрелы, что днём.

ВЕТЕР В ГОРОДЕ

Меж рассветом и восходом,

Меж полётом и походом —

В акварельный

Шершавый час —

Ветки робко копошатся,

Флюгера дохнуть боятся:

Кто там смотрит

На нас?

Кто там землю развернул —

Городом под кромку света?

Гаснут звёзды и планеты,

Кто там смотрит —

На одну?

День был жаден — что ж, мы жили:

Прачки пели, швейки шили,

Лошадей гнали

Кучера.

Свечерело — вина пили,

Дамы вдумчиво грешили:

Вполприщура

Веера.

Кто заснул, кто не заснул —

Фонари потели светом,

Фитили шептались с ветром:

— Месяц, месяц...

— На блесну.

А потом наступил

Четвёртый час —

Самый страшный,

Знающий всё о нас.

И младенцы плакали,

Матери их кормили.

И тюремщики плакали:

Их ни за что корили.

И часы на башнях

Захлебнулись на третьем «бом»:

Поделом умирающим

И рождающим — поделом.

Отошла ночная стража,

Отмолили спящих граждан

В отдалённом

Монастыре.

Спят убийцы и старушки,

Спят усталые игрушки,

Спят гравюры

Доре.

Вот и птичий час плеснул

Вхолостую по карнизам.

Чей-то голос:

— Эй вы, снизу!

Только город мой уснул.

Неповинный в рыжих крышах,

Драных кошках, гриппах, грыжах,

Грешный в том — не помню в чём,

В кружевах седьмого пота,

В башнях дедовской работы,

Искушённый,

Что почём.

Застеклённый от тревог,

Пиво пивший, брашна евший,

Трижды начисто сгоревший —

Он себя не превозмог.

Вот и спит,

А уже пора.

Транспаранты и прапора —

В тряпки выхлестаны,

И фитили

Просят гибели: утоли!