Стихотворения - [41]

Дерзкий сброд бездомных мудрецов

В мишуре и рвани кружевной,

В запахах дорожного зверинца —

К вечеру: неузнанные принцы,

По ночам: — Куда тебе со мной?

Белый ворон завтра засмеётся,

Новый город гомоном детей

Вам укажет, из чьего колодца

Напоить усталых лошадей.

Вы пройдёте.

Выгорят афиши.

Вами бредившие сорванцы

Выйдут в люди. Ваши бубенцы

Не изменят мира. Тише... тише.

2

Девочка, куда тебе со мной?

Опадают рёбра балагана.

Наши женщины стареют рано.

Ни одной счастливой. Ни одной.

Не смотри на вышитые шали

И на блёстки потного седла!

Наших женщин столько обижали,

Что у них улыбки, как смола —

В рот вкипевшая. У них румяна —

Щёки выели, а дети — грудь.

Я тебя бросаю — без обмана.

Я снесу пощёчину. Забудь.

3

Если есть на свете Божий рай

Там теперь мой старый попугай,

Пол-Европе нагадавший счастье,

Оскорбивший все мирские власти

Бранью на несчётных языках,

Захрипевший на моих руках,

Не жалевший больше ни о ком:

Лишь меня назвал он дураком.

1989 Париж

«Вот и печка нагрета, и мать не корит...»

Вот и печка нагрета, и мать не корит,

И не нужно смертельной отваги.

Но зигзаг Ориона над нами горит,

Как устам — повторенье присяги.

Те же звёзды внимательно смотрят на нас,

Те же сны, затаивши дыханье,

Наблюдают за нами: погас — не погас

В испытаньи бездонным скитаньем.

Те же струны печалят подросших гонцов,

Хоть иную узду обгрызают.

Лютый смерч декабря —

Не отыщешь концов! —

Обелить наши тени дерзает.

Как рискованно след по пороше вести:

Сразу видно, куда и откуда!

Ни слепец, ни певец не укажет пути,

И смеётся с осины Иуда.

Многомерное эхо двухслойных словес

Ищет глотку с улыбкой волчицы.

Но всё те же огни с отдалённых небес

В нас глядят, как озябшие птицы.

1989 Лондон

ГОРОД КИТЕЖ

Вначале появились купола.

Века воды крестов не затемнили,

И колокол из радуг влажной пыли

Нам просквозил несмелые тела.

И бил нещадно — от ребра к ребру,

Спасая наши замершие души,

Но находя лишь след великой суши —

Извилистую тёмную нору.

А мы стояли, странно онемев —

Ораторы, молчальники, блудницы —

Узнать не смея радостный напев.

Но первыми очнулись наши птицы.

И взмыли, и ушли, и далеки

Казались нам для самой меткой пули.

А китежане, их кормя с руки,

Забыли нас.

Уже потом взглянули.

1989 Лондон

«Рощица, где под чёрным тополем — шорох лисий...»

Рощица,

Где под чёрным тополем — шорох лисий.

Комната,

Где рассыпан по полу чёрный бисер.

Камера,

Где на стенах нет белых пятен.

Летопись,

Где сквозит ответ, но невнятен.

Палочки, из которых ты —

Человечек.

От какой зимы до какой версты

Плачем свечек

Тешишься? А от лап Медведицы

Шорох стужи,

Тени по снегу — очи светятся —

Ты им нужен.

О, какая лесть

горлу твоему!

Сквозь тебя процвесть —

роще ни к чему,

В этой комнате

ты не будешь свой,

В эту камеру

приведёт конвой

Летописца — уже другого.

Молодого.

За то же слово.

И твоей гортани

не догрызя —

Стая молча встанет: глаза в глаза.

1989 Лондон

«Ну, купите меня, купите!..»

Ну, купите меня, купите!

Я такой хороший и рыжий!

Ну, возьмите — и не любите,

Но внесите к себе под крышу!

Я вам буду ловить мышей,

И если отважусь — крыс.

Домовых прогоню взашей,

И приду на ваше «кис-кис».

Я буду вам песни петь,

Выгревая ваш ревматизм,

И на свечи ваши смотреть —

С подоконника, сверху вниз.

Заберите меня из клетки,

Я во все глаза вам кричу!

И не бойтесь нудной соседки:

Уж её-то я приручу.

Откупите меня у смерти!

Ну, кого вы ещё откупите!

Вы вздыхаете, будто верите.

Сквозь решётку пальцем голубите,

Но уйдёте, как все другие,

И не будет тепла и чуда.

О единственные!

Дорогие!

Заберите меня отсюда!

1989 Лондон

«А ты не тоскуй, конвой...»

А ты не тоскуй, конвой,

А ты не считай шаги!

Большой Медведицы вой

В штопор — над головой,

А впереди — ни зги.

А ты не смотри вперёд:

Кажись, там одна беда,

Гляди, твой бушлатник прёт:

Он знает, сволочь, куда.

А ты передёрни — щёлк!

Прикрикни из-за спины!

Товарищ Тамбовский Волк

Подвоет тебе с луны.

Коростой взялась шинель.

За час не дойдём — молись!

И губы вмерзают в «шнель!»,

Хотя сказать «шевелись!»

А твой-то бушлатник — псих:

Сачкует вминать следы.

И тени от вас двоих

Повёрнуты — не туды!

А руки облапил снег —

Уже не спустить курок!

— Какой тебе, парень, срок?

— Не помню. Айда в побег!

1990 Лондон

«Где я? Идиотский вопрос...»

— Где я?

Идиотский вопрос.

Но, едва губами владея,

В кислород (ожог разряд купорос)

Возвращённые силой: — Где я?

Так и мне, не умея забыть черты,

За которой — ни псу, ни ворону,

Вновь проснуться: — Где?

И увидев: — Ты!

Согласиться — по эту сторону.

Ладно,

Будь потолок — чужой,

Будь неясно: Мордва ль, Италия,

Чей подъём — в озноб,

Чей рассвет — вожжой,

Чей тут гимн — ура, и так далее.

Пусть их.

Раз — на твоём плече,

Значит, дали ещё свидание:

В этот серый свет,

В этот час ничей,

В это «здравствуй» — без оправдания.

1990 Лондон

«Деревья яблока не рвали...»

Деревья яблока не рвали

И не стыдятся наготы.

И шлют наивные листы

Тем, кто внизу, в полуподвале:

— Я вижу облако.

А ты?

1990 Кингз Линн

«Наши машины огромны и неуклюжи...»

Наши машины огромны и неуклюжи,

Как футболисты двадцатых — в трусах до колен.

Наши печали в обмотках бредут по лужам.

Наши тела называются словом тлен.

В наших садах одуванчики да крапива,

Как малолетние воры, вершат набег.

Нашим глазам — расплавить зло и счастливо

Тот, адресованный свыше, великий снег.