Стихотворения. Рассказы. Гора - [19]

И дело себе подыщи по возможности мельче».

* * *

Как веко и глаз неразлучны друг с другом,

Сплелись воедино работа с досугом.

* * *

Хочешь все поменять, но напрасны старания:

Остается все точно таким же, как ранее.

Если горести все уничтожишь ты — вскорости

Обратятся недавние радости в горести.

* * *

Смерть угрожает: «Сына я похищу».

Вор угрожает: «Твой карман очищу».

«Честь отберу», — грозит подлец отпетый.

Но кто отнимет радость у поэта?

* * *

Дождем иссеченный, жасмин простонал: «Погибаю!.

Стрелою сразила меня чья-то злоба слепая».

Весь мир орошает дождя животворная влага,

Но кой для кого обращается в худо и благо.

* * *

«Не ты ли, — спросил я однажды судьбину, —

Толкаешь меня так безжалостно в спину?»

Она прохрипела с усмешкою злою:

«Тебя погоняет твое же былое».

* * *

Земля говорила: «Весь день, дотемна,

Я взорам людским представала Одна.

А ночью, когда я исчезла, во мраке

Зажглись мироздания яркие знаки».

* * *

Земля — чаровница. Она уверяла сначала:

«Любовь нас обоих на веки веков повенчала».

Когда же итоги я стал подбивать понемногу,

Сказала она: «Не пора ли, мой милый, в дорогу?»

* * *

Вселенная так рассуждала: «Поверьте,

О счастье и горе, рожденье и смерти

Всегда я толкую правдиво, понятно,

Но вы понимаете суть их превратно».

* * *

С началом запальчиво спорил конец.

«Я всякому делу, — кричал он, — венец!»

«Да, верно, — начало ему отвечало, —

Однако я все начинаю сначала»,

* * *

Ночь целовала уста уходящего дня

И повторяла: «Я смерть, но не бойся меня.

Ниспосылая опять и опять возрожденья,

Буду тебя обновлять, о дряхлеющий день, я».

* * *

Нет, ты не пустота, о смерть! Иначе

Погиб бы мир в стенаниях и плаче.

Исполнена великой доброты,

Баюкаешь весь мир в объятьях ты.

* * *

Хвалился зрением великолепным глаз,

Но горько зарыдал, как только свет погас.

И свету молвил он, забыв о похвальбе:

«Тебя я вижу лишь благодаря тебе».

* * *

Я лишь малая капелька света, что еле видна.

Все мерещится мне, будто я существую одна.

Но когда опускается веко, я вижу, за мной,

Изначальный, извечный, таишься ты, мрак смоляной.

* * *

Цветок промолвил: «Я увял, звезда».

А та: «Я закатилась навсегда».

Цветок небесный и цветок из чащи

Лежат в корзине ночи уходящей.

Из книги «Предания» («КОТХА») 1900

Суд (перевод С. Липкина)

Так начал брахман[23]: «В дом ко мне,

В покой уединенный,

Ворвался вор к моей жене,

Нарушил он законы.

Его связал я. Как мне быть?

Как наказать его сурово?»

Подумал царь, сказал: «Убить!» —

Всего одно лишь слово.

Гонец примчался: «Тот злодей,

Из ревности убитый, —

Принадлежит к семье твоей,

Твой отпрыск родовитый.

Велел я брахмана схватить.

Как наказать его сурово?»

И царь сказал: «Освободить!» —

Всего одно лишь слово.

Из книги «Баллады» («КАХИНИ») 1900

Гибель песни (перевод Г. Ярославцева)

Встал и запел молодой Кашинатх,

вкрадчивым голосом зал наполняя.

Семь безупречных мелодий-тонов —

семиголосная певчая стая.

Звук — то, как острый, пронзающий меч,

в танце кружась, оглушит на мгновенье,

То, услаждая напевностью слух,

мягко меняет свое направленье;

Вот паутинку из трелей плетет,

рвет ее легким движеньем гортани…

С благоговеньем внимая певцу,

слушатели затаили дыханье.

Лишь Протап Рай, престарелый раджа,

внемлет певцу равнодушно и вяло.

Можно ль мелодии эти сравнить

с песнями друга его — Борджолала!

Много их с детства запомнил раджа

и привязался к певцу поневоле:

Песни о тучах в дождливые дни,

песни весеннего праздника Холи[24]…

Песню «Агомони»[25] пел Борджолал

осенью, в праздник веселый Биджойа[26].

Песни… От них трепетала душа,

было волненье в них, счастье покоя.

Знал он напевы прошедших времен,

помнил немало пастушеских песен.

Слушать его приходили друзья,

вечно был зал переполнен и тесен.

Своды его оглашало не раз

свадебных пиршеств ночное веселье.

Слуг многочисленных красный наряд…

Сотни светильников ярко горели.

Вот он — жених со смущенным лицом,

весь в украшеньях, в камнях драгоценных

Тут же друзья награждают его

градом насмешек и шуток отменных.

Сев перед ним, Борджолал запевал

песню приличного случаю лада…

Все это вспомнилось ныне радже,

душу наполнили грусть и отрада.

Песнь Кашинатха не греет раджу,

отклика в сердце его не находит.

Как ни старайся певец молодой —

старое с нынешним дружбы не водит.

Песня пропета. Молчит Кашинатх,

зал благодарный застыл, ожидая.

Смотрит с надеждой на друга раджа,

взором, улыбкой его ободряя.

На ухо шепчет ему: «Борджолал,

это ль искусство великое пенья?

Спой, остад-джи[27], настоящую песнь,

спой, покажи нам былое уменье.

Трель Кашинатха — пустая игра,

будто охотится кошка за птицей.

Прежние песни забыты, увы,

спой же, не дай им навеки забыться!»

Старец поднялся, по залу прошел,

всем поклонился и сел посредине.

Яркий тюрбан на седой голове,

руки на старом лежат тамбурине.

Вот голова опустилась на грудь,

медленно-медленно веки смежились,

Звуки мелодии «имонколлян»[28]

над головами людей заструились.

Птичкой, попавшею в бурю, дрожит

старческий голос певца Борджолала:

Сил не хватает, чтоб вырваться ввысь,

глохнет в просторах огромного зала.

«Громче! — раджа наклонился к певцу, —

слава почтенному мастеру, слава!..»

В зале не слушают, нет тишины,

слышатся возгласы слева и справа.

Этот — зевает, тот — к двери идет,

третий — слугу посылает за паном