Стихотворения. Проза. Театр - [7]

с собой наедине.

Ведь танец идет по водам.

И не горит в огне.

Сумерки

Поздний час.

Тишина степная.

Козодои летят,

стеная.

Бредят дали,

грустит округа.

Мир распахнут,

как руки друга.

Горизонт

Тусклое солнце

село в зеленый туман.

Смутно и сонно.

Спят и баркас, и лиман.

Грусть однозвучным бренчаньем

будит отара овец…

Где оно,

прежнее сердце мое,

серебряный бубенец?

Запоздалые стихи

Закат и грай вороний,

и реки все бездонней.

Смотрю, как под седою

плакучей ивой дыма,

отражена водою,

вся жизнь проходит мимо.

И вижу, что доселе

в любви или печали

мне соловьи не пели

и флейты не звучали.

Смыкалась ночь сурово,

и только ветер дикий

сметал с пережитого

все солнечные блики.

Подобно мертвым рекам,

душа моя поныне

томится жгучим эхом

покинутой пустыни.

Душа, рабыня яви,

смутна и незнакома,

как женщина в оправе

оконного проема.

Закат и грай вороний,

и реки все бездонней.

Этюд с игрушкой

Мой циферблат конфетный

в пламени тает, бедный.

А ведь меня морочил,

вечное завтра прочил.

Сласти, цветы, чернила…

(Господи – все, что было!)

…в огненное жерло.

(Все, что меня ждало!)

Еще картинка

Сеньориты былого

бродят замершим садом —

те, кого не любили,

с кавалерами рядом.

Кавалеры безглазы,

сеньориты безгласны;

лишь улыбки белеют,

словно веер атласный.

Словно в дымке, где розы

все от инея седы,

монастырские свечи

кружит марево бреда.

Бродит сонм ароматов,

вереница слепая,

по цветам запоздалым

невесомо ступая.

На раскосых лимонах

блики мертвенно-серы.

Свеся ржавые шпаги,

семенят кавалеры.

Песня нерожденного ребенка

Зачем вы уплыть мне дали

к низовьям темных рыданий?

Зачем учился я плакать?

Мой плач такой уже старый,

что еле слезы волочит

и скоро сгинет, усталый.

Кто взял себе мои руки,

во тьме безрукого бросил?

Они другому ребенку

послужат парою весел.

Кого мои сны смутили?

Я спал так тихо и мирно.

И сон мой изрешетили.

И мама уже седая.

Зачем уплыть вы мне дали

по темной глади рыданий?

Закат

По краю небосвода

крадется непогода.

Как сизые верблюды,

бегут по небу клочья.

Закат, повитый тьмою,

грозит недоброй ночью.

Сошла тоска по крыльям

на горные отроги.

Глухая будет полночь —

ни друга, ни дороги.

Песня

Над золотым

покоем

мой тополек

ютится.

Без одичалой

птицы.

Над золотым

покоем.

Над золотой

водою

шепчется он с рекою

о золотом покое.

Вслушиваюсь до боли,

и, как ягненку в поле,

волк

отвечает воем,

над золотым

покоем.

Черные луны

Над берегом черные луны

и море в агатовом свете.

Вдогонку мне плачут

мои нерожденные дети.

Отец, не бросай нас, останься!

У младшего сложены руки…

Зрачки мои льются.

Поют петухи по округе.

А море вдали каменеет

под маской волнистого смеха.

Отец, не бросай нас!..

И розой

рассыпалось эхо.

Песня о семи сердцах

Семь сердец

ношу по свету.

В колдовские горы, мама,

я ушел навстречу ветру.

Ворожба семи красавиц

в семь зеркал меня укрыла.

Пел мой голос семицветный,

разлетаясь легкокрыло.

Амарантовая барка

доплывала без ветрила.

За других я жил на свете

и живу. Мою же душу

в грош не ставят мои тайны,

и для всех они наружу.

На крутой вершине, мама

(той, где сердце заплуталось,

когда с эхом побраталось),

повстречались я и ветер.

Семь сердец

ношу по свету.

Своего еще не встретил!

Цвета

У луны над Парижем

цвет фиалок и грусти.

Он желтеет над мертвой

стариной захолустий.

Он зеленый в легендах,

где померкшая слава

заросла паутиной

по углам архитрава.

А луна над пустыней

глубока и кровава.

Но правдив ее облик,

просто белый и стылый,

лишь на сельском погосте

над забытой могилой.

Тихие воды

Глаза мои к низовью

плывут рекою…

С печалью и любовью

плывут рекою…

(Отсчитывает сердце

часы покоя.)

Плывут сухие травы

дорогой к устью…

Светла и величава

дорога к устью…

(Не время ли в дорогу,

спросило сердце с грустью.)

Друзьям моим

Друзьям моим

скажите, что я умер.

(Лесной ручей

поет под зыбкой тенью.)

Скажите им…

(Как лес созвучен

траурному пенью.)

Скажите просто,

что его не стало,

что перед смертью

глаз не закрывал он,

что он под вечным

синим покрывалом.

И я уйду

на раннюю звезду.

* * *

Без глаз моих,

ты, бедная душа,

не разглядишь, как хороша луна.

Без губ моих

тебе, моя душа,

не знать ни поцелуя, ни вина.

Без сердца моего

и ты мертва.

К чему вся глубина твоих зеркал,

когда умрут слова?

Земля без песен

Синее небо.

Бурая нива.

Синие горы.

Бурая нива.

По жгучей равнине

бредет сиротливо

единственная

олива.

Сад

Над водою

ивы и туманы.

Кипарисов

черные фонтаны.

Колокольный звон

великопостный.

В этот сад

приходят слишком поздно.

Рот закушен,

сдвинутые брови.

И дорога —

через реку крови.

Из советов поэту Перевод Н. Малиновской

Между стихотворением и деревом та же разница, что между ручьем и взглядом.

Ни мыльных пузырей, ни свинцовых пуль. Настоящее стихотворение должно быть незримым.

Учись у родника, который лихорадит ночные сады, и никто не знает, когда он смеется и когда плачет, когда начинается и когда кончится.

На перекрестках пой вертикально.

Не лишай стихи тумана – иной раз он убережет от сухости, став дождем.

Строение и звучание слова так же таинственны, как его смысл.

Никогда ничего не объясняй и не стыдись равного трепета перед бабочкой и бегемотом.

Твой рацион: на севере – вино и звезды, на юге – хлеб и дождь.

Встречая слово «Нет», пиши сверху «Да», а натыкаясь на «Да», сразу зачеркивай.

Учти и помни, что лягушка строго критикует бредовый полет ласточки.

Когда начинается «ты слезь, а я сяду» – ломай стул и в эти игры не играй.