Стихотворения - [18]

Сводя эпохи в миг один,

Как дым рабочий — с дымкой древней

Средь скромно убранных равнин.

И что бы сердце ни томило,

Она опять в тебя влилась —

Очеловеченного мира

Очеловеченная власть.

1963

«Сосед мой спит…»

Сосед мой спит. Наморщенные грозно,

Застыли как бы в шаге сапоги.

И рукавица электрод морозный

Еще сжимает волею руки.

Еще доспехи, сброшенные с тела,

Порыв движенья жесткого хранят.

Сосед мой спит. Весь мир — большое дело,

Которым жив он, болен и богат.

Часы с браслетом на запястье дюжем

Минуты века числят наизусть,

И борода — спасение от стужи —

Густа и непокорна, словно Русь.

Грохочет дом, где хлеб и сон мы делим,

И молодая вьюга у дверей

По черному вычерчивает белым

Изгибы человеческих путей.

Они бессмертны — дай им только слиться,

Они сотрутся — лишь разъедини.

И дни простые обретают лица,

И чистый свет кладут на лица дни.

1964

«Густая тень и свет вечерний…»

Густая тень и свет вечерний —

Как в сочетанье явь и сон.

На золотое небо чернью

Далекий город нанесен.

Он стал законченней и выше.

Не подавляя общий вид,

Движенья полный —

он недвижен,

Тревожно-шумный — он молчит.

Без мелочей — тупых и тусклых —

Он вынес в огненную высь

И строгость зодческого чувства,

И шпили — острые, как мысль.

1963

«Шнуры дымились…»

Шнуры дымились. Мы беды не ждали.

И с жестких губ проклятье сорвалось,

Когда он встал на каменном увале —

Весенней силой вынесенный лось.

Он весь был клич — горячий и упругий.

И, принимая ветер на рога,

Он чуял в нем и брачный зов подруги,

И гневное дыхание врага.

А там — средь сосен, обреченно хмурых,

Готовая обвально прогреметь,

Ждала в набитых аммонитом шпурах —

Смерть.

Была минута — из-за глыб молчащих

Стремительно, как бедственный сигнал,

Навстречу лосю вырвался запальщик

И с гулким криком шапкой замахал.

Стояло солнце диском дымно-черным.

Опали камни. Эхо улеглось.

С обломком ветки на рогах точеных

Мелькал в просветах оглушенный лось.

Ничком лежало свернутое тело.

Открытый рот — как омертвелый крик.

На много метров шапка отлетела,

И чуть дымился стиснутый пальник.

Вы эту силу юную измерьте

В ее живой бесстрашной наготе!..

Вы говорите о нелепой смерти,

А я — о человечьей красоте.

1963

«Торопит нас крутое время…»

Торопит нас крутое время,

И каждый час в себе несет

Отчаянные измеренья

Зовущих далей и высот.

Расчеты твердые, скупые

Таят размах мечты твоей

В разумно скованной стихии

Смертельных сил и скоростей.

Ты с ней велик: стихия эта,

Тобой рожденная, — твоя.

И кружит старая планета

Всю современность бытия.

А ты в стремительном усилье,

Как вызов, как вселенский клич,

Выносишь солнечные крылья,

Чтоб запредельное постичь.

Но в час, когда отдашь ты душу

Безумью сил и скоростей

И твой последний крик заглушит

Машина тяжестью своей,—

В смешенье масла, пыли, крови

Так жалко тают кисти рук…

И мы спешим, нахмурив брови,

Закрыть увиденное вдруг.

И той поспешностью, быть может,

Хотим сказать мы — без речей,

Что миг бессилья так ничтожен

Перед могуществом людей.

1963

«Гляжу в ночи на то, что прожил…»

Гляжу в ночи на то, что прожил.

Была весна. И был разлив.

С годами сердце стало строже,

Себя ревниво сохранив.

И, верное своей природе,

Оно не чуждо дню весны,

Но в нем теперь не половодье,

А просветленность глубины.

1963

«Нагрянет горе. Сгорбит плечи…»

Нагрянет горе. Сгорбит плечи.

И рядом вздрогнет лучший друг.

Но сердцу ясно: круг очерчен,

И ты один вступил в тот круг.

Угрюмо ширится молчанье,

Испугом округляя рты,

И в тишине первоначальной

Все ждут как будто: что же ты?

Когда заметят слезных пятен

Горячий глянец на лице,

Им сразу легче — ты понятен

В их сострадательном кольце.

Но нет слезы и нет излома

В крутой суровости бровей.

Каким-то странным, незнакомым

Ты станешь для родных людей.

С дождем не все на свете грозы,

И та, что без дождя, страшней.

Ты знаешь цену льющим слезы —

И цену твердости твоей.

Чугун отдастся в тяжком шаге,

Но на людей перед тобой

Повеет силой — как от флага

Со строгой черною каймой.

1963

«Когда бы все, чего хочу я…»

Когда бы все, чего хочу я,

И мне давалось, как другим,

Тревогу темную, ночную

Не звал бы именем твоим.

И самолет, раздвинув звезды,

Прошел бы где-то в стороне,

И холодком огромный воздух

Не отозвался бы во мне.

От напряженья глаз не щуря,

Не знал бы я, что пронеслось

Мгновенье встречи — черной бурей

Покорных под рукой волос.

Глаза томительно-сухие

Мне б не открыли в той судьбе,

Какие жгучие стихии

Таишь ты сдержанно в себе.

Все незнакомо, как вначале:

Открой, вглядись и разреши!..

За неизведанностью дали —

Вся неизведанность души.

И подчиняться не умея

Тому, что отрезвляет нас,

И слепну в медленном огне я,

И прозреваю каждый час.

1963

«В ночи заботы не уйдут…»

В ночи заботы не уйдут —

Вздремнут с открытыми глазами.

И на тебя глядит твой труд,

Не ограниченный часами.

И сколько слов из-под пера,

Из-под резца горячих стружек,

Пока частицею добра

Не станет мысль, с которой сдружен.

Светла, законченно стройна,

Чуть холодна и чуть жестока.

На гордый риск идет она,

Порой губя свои истоки.

Не отступая ни на пядь

Перед безмыслием постылым,

Она согласна лишь признать

Вселенную своим мерилом.

1963

«Широкий лес остановил…»

Широкий лес остановил

Ночных ветров нашествие,

И всюду — равновесье сил,

И дым встает — торжественный.

Шурши, дубовый лес, шурши

Пергаментными свитками,