Стихотворения. Портрет Дориана Грея. Тюремная исповедь; Стихотворения. Рассказы - [13]

Могилу увидать.

Не всех удушье захлестнет

Багровою волной,

Не всех предательски казнят

Под серою стеной,

Не всех Кайафа[29] омочил

Отравленной слюной.

II

И шесть недель гвардеец ждал,

Одет в мышиный цвет,

Легко ступал он, словно шел

На партию в крикет,

Но боль была в его глазах,

Какой не видел свет.

Но боль, какой не видел свет,

Плыла, как мгла из глаз,

Уставленных в клочок небес,

Оставленный для нас,

То розовый и радостный,

То серый без прикрас.

Рук не ломал он, как иной

Глупец себя ведет,

Когда Отчаянье убьет

Надежды чахлый всход, —

Он тихим воздухом дышал,

Глядел на небосвод.

Рук не ломал он, не рыдал,

Не плакал ни о чем,

Но воздух пил и свет ловил

Полураскрытым ртом,

Как будто луч лился из туч

Лекарственным вином.

Мы в час прогулки на него

Смотрели, смущены,

И забывали, кем и как

Сюда заключены,

За что, насколько. Только мысль:

Его казнить должны.

Мы холодели: он идет,

Как на игру в крикет.

Мы холодели: эта боль,

Какой не видел свет.

Мы холодели: в пустоту

Ступить ему чуть свет.

В зеленых листьях дуб и вяз

Стоят весной, смеясь,

Но древо есть, где листьев несть,

И все ж, за разом раз,

Родится Плод, когда сгниет

Жизнь одного из нас.

Сынов Земли всегда влекли

Известность и успех,

Но нашумевший больше всех,

Взлетевший выше всех

Висит в петле — и на Земле

Прощен не будет Грех.

Весною пляшут на лугу

Пасту́шки, пастушки́,

Порою флейты им поют,

Порой поют смычки.

Но кто б из нас пустился в пляс

Под пение Пеньки?

И мы дрожали за него

И в яви и во сне:

Нам жить и жить, ему — застыть

В тюремной вышине.

В какую тьму сойти ему?

В каком гореть огне?

И вот однажды не пришел

Он на тюремный двор,

Что означало: утвержден

Ужасный приговор,

Что означало: мне его

Не встретить с этих пор.

Два чёлна в бурю; две судьбы

Свел на мгновенье Рок.

Он молча шел, я рядом брел,

Но что сказать я мог?

Не в ночь святую мы сошлись,

А в день срамных тревог.

Две обреченные души —

Над нами каркнул вран.

Бог исцеляющей рукой

Не тронул наших ран.

Нас Мир изгнал, нас Грех избрал

И кинул в свой капкан.

III

Тут камень тверд, и воздух сперт,

И в окнах — частый прут.

Глядел в глухой мешок двора

И смерти ждал он тут,

Где неусыпно сторожа

Жизнь Смертника блюдут.

И лишь молчанье да надзор —

Единственный ответ

На исступленную мольбу,

На исступленный бред,

А на свободу умереть —

Безжалостный запрет.

Продумали до мелочей

Постыдный ритуал.

«Смерть — натуральнейшая вещь», —

Тюремный врач сказал,

И для Убийцы капеллан

Из Библии читал.

А тот курил, и пиво пил,

И пену с губ стирал,

И речь о каре и грехе

Презрением карал,

Как будто, жизнь теряя, он

Немногое терял.

Он смерти ждал. И страж гадал,

Что́ происходит с ним.

Но он сидел, невозмутим,

И страж — невозмутим:

Был страж по должности молчун,

По службе нелюдим.

А может, просто не нашлось

Ни сердца, ни руки,

Чтоб хоть чуть-чуть да разогнуть

Отчаянья тиски?

Но чья тоска так велика?

Чьи руки так крепки?

Оравой ряженых во двор,

Понурясь, вышли мы.

Глупа, слепа — идет толпа

Подручных Князя Тьмы.

Рукой Судьбы обриты лбы

И лезвием тюрьмы.

Мы тянем, треплем, вьем канат

И ногти в кровь дерем,

Проходим двор и коридор

С мочалом и с ведром,

Мы моем стекла, чистим жесть

И дерево скребем.

Таскаем камни и мешки —

И льется пот ручьем,

Плетем и шьем, поем псалмы,

Лудим, паяем, жжем.

В таких трудах забылся страх,

Свернулся в нас клубком.

Спал тихо Страх у нас в сердцах,

Нам было невдомек,

Что тает Срок и знает Рок,

Кого на смерть обрек.

И вдруг — могила во дворе

У самых наших ног.

Кроваво-желтым жадным ртом

Разинулась дыра.

Вопила грязь, что заждалась,

Что жертву жрать пора.

И знали мы: дождавшись тьмы,

Не станут ждать утра.

И в душах вспыхнули слова:

Страдать. Убить. Распять.

Палач прошествовал, неся

Свою простую кладь.

И каждый, заперт под замок,

Не мог не зарыдать.

В ту ночь тюрьма сошла с ума,

В ней выл и веял Страх —

Визжал в углах, пищал в щелях,

Орал на этажах

И за оконным решетом

Роился в мертвецах.

А он уснул — уснул легко,

Как путник, утомясь;

За ним следили Сторожа

И не смыкали глаз,

Дивясь, как тот рассвета ждет,

Кто ждет в последний раз.

Зато не спал, не засыпал

В ту ночь никто из нас:

Пройдох, мошенников, бродяг

Единый ужас тряс,

Тоска скребла острей сверла:

Его последний час.

О! Есть ли мука тяжелей,

Чем мука о другом?

Его вина искуплена

В страдании твоем.

Из глаз твоих струится боль

Расплавленным свинцом…

Неслышно, в войлочных туфлях,

Вдоль камер крался страж

И видел, как, упав во мрак,

Молился весь этаж —

Те, чей язык давно отвык

От зова «Отче наш».

Один этаж, другой этаж —

Тюрьма звала Отца,

А коридор — как черный флер

У гроба мертвеца,

И губка с губ Его прожгла

Раскаяньем сердца.

И Серый Кочет пел во тьме,

И Красный Кочет пел —

Заря спала, тюрьма звала,

Но мрак над ней чернел,

И духам Дна сам Сатана

Ворваться к нам велел.

Они, сперва едва-едва

Видны в лучах луны,

Облиты злой могильной мглой,

Из тьмы, из глубины

Взвились, восстали, понеслись,

Бледны и зелены.

Парад гримас и выкрутас,

И танца дикий шквал,

Ужимок, поз, ухмылок, слез

Бесовский карнавал,

Аллюр чудовищных фигур,

Как ярость, нарастал.

Ужасный шаг звенел в ушах,

В сердца вселился Страх,

Плясал народ ночных урод,

Плясал и пел впотьмах,

И песнь завыл, и разбудил

Кладбищ нечистый прах:

«О! мир богат, — глумился Ад, —

Да запер все добро.

Рискни, сыграй: поставь свой рай

На Зло и на Добро!