Стихотворения. Поэмы. Проза - [41]

Богатств влеклись к невзрачным городкам

Вся тонкость роскоши, все чары просвещенья!

Везде росли дворцы; по старым образцам

Плодились парки; фабрики являлись,

Пути прокладывались, школы размножались.

И богатела, будто в грезах сна,

Далеко свыше сил окрестная страна!..

Каким путем лес русский, исчезая,

Здесь возникал, сады обсеменяя?

Как это делалось, что наши хутора,

Которых тут и там у нас недосчитались,

На родине исчезнув, здесь являлись:

То в легком стиле мавританского двора,

То в грузном, римском, с блещущим фронтоном,

Китайским домиком с фигурками и звоном!

И церкви русские взрастали здесь не с тем,

Чтоб в них молиться!.. Нет, пусть будет нем,

Пусть позабудется весь ход обогащенья

Чужой для нас земли. Пусть эти города

Растут, цветут, — забывши навсегда

Причины быстрого и яркого цветенья!..

Monte Pincio [5]

Сколько белых, красных маргариток

Распустилось в нынешней ночи!

Воздух чист, от паутинных ниток

Реют в нем какие-то лучи;

Золотятся зеленью деревья,

Пальмы дремлют, зонтики склонив;

Птицы вьют воздушные кочевья

В темных ветках голубых олив;

Все в свету поднялись Аппенины,

Белой пеной блещут их снега;

Ближе Тибр по зелени равнины, —

Мутноводный, лижет берега.

Вон, на кактус тихо наседая,

Отдыхать собрались мотыльки

И блистают, крылья расправляя,

Как небес живые огоньки.

Храм Петра в соседстве Ватикана

Смотрит гордо, придавивши Рим;

Голова церковного Титана

Держит небо черепом своим;

Колизей, облитый красным утром,

Виден мне сквозь розовый туман,

И плывет, играя перламутром,

Облаков летучий караван.

Дряхлый Форум с термами Нерона,

Капитолий с храмами богов,

Обелиски, купол Пантеона —

Ожидают будущих веков!

Вон, с корзиной в пестром балахоне,

Красной шапкой свесившись к земле,

Позабыв о папе и мадонне,

Итальянец едет на осле.

Ветерок мне в платье заползает,

Грудь мою приятно холодит;

Ласков он, так трепетно лобзает

И, клянусь, я слышу, говорит:

«Милый Рим! Любить тебя не смея,

Я забыть как будто бы готов

Травлю братьев в сердце Колизея,

Рабство долгих двадцати веков…»

За Северной Двиною (На реке Тойме)

В лесах, замкнувшихся великим, мертвым кругом,

В большой прогалине, и светлой, и живой,

Расчищенной давно и топором, и плугом,

Стою задумчивый над тихою рекой.

Раскинуты вокруг но скатам гор селенья,

На небе облака, что думы на челе,

И сумрак двигает туманные виденья,

И месяц светится в полупрозрачной мгле.

Готовится заснуть спокойная долина;

Кой-где окно избы мерцает огоньком,

И церковь древняя, как облик исполина,

Слоящийся туман пронзила шишаком.

Еще поет рожок последний, замолкая.

В ночи так ясен звук! Тут — люди говорят,

Там — дальний перелив встревоженного лая,

Повсюду — мягкий звон покоящихся стад.

И Тойма тихая, чуть слышными струями,

Блистая искрами серебряной волны,

Свивает легкими, волшебными цепями

С молчаньем вечера мои живые сны.

Край без истории! Край мирного покоя,

Живущий в веяньи родимой старины,

В обычной ясности семейственного строя,

В покорности детей и скромности жены.

Открытый всем страстям суровой непогоды

На мертвом холоде нетающих болот —

Он жил без чаяний мятущейся свободы,

Он не имел рабов, но и не знал господ…

Под вечным бременем работы и терпенья,

Прошел он день за днем далекие века,

Не зная помыслов враждебного стремленья —

Как ты, далекая, спокойная река!..

Но жизнь иных основ, упорно наступая,

Раздвинувши леса, долину обнажит, —

Создаст, как и везде, бытописанья края

И пестрой новизной обильно подарит.

Но будет ли тогда, как и теперь, возможно

Над этой тихою неведомой рекой

Пришельцу отдохнуть так сладко, нетревожно

И так живительно усталою душой?

И будут ли тогда счастливей люди эти,

Что мирно спят теперь, хоть жизнь им не легка?

Ночь! Стереги их сон! Покойтесь, божьи дети,

Струись, баюкай их, счастливая река!

Ханские жены (Крым)

У старой мечети гробницы стоят, —

Что сестры родные, столпились;

Тут ханские жены рядами лежат

И сном непробудным забылись…

И кажется, точно ревнивая мать,

Над ними природа хлопочет, —

Какую-то думу с них хочет согнать,

Прощенья от них себе хочет.

Растит кипарисы — их сон сторожить,

Плющом, что плащом, одевает,

Велит соловьям здесь на родине быть,

Медвяной росой окропляет.

И времени много с тех пор протекло,

Как ханское царство распалось!

И кажется, все бы забыться могло,

Всё… если бы все забывалось!..

Их хитростью брали, их силой влекли,

Их стражам гаремов вручали

И тешить властителей ханской земли,

Ласкать, не любя, заставляли…

И помнят могилы!.. Задумчив их вид…

Великая месть не простится!

Разрушила ханство, остатки крушит

И спящим покойницам снится!

На горном леднике (II)

В ясном небе поднимаются твердыни

Льдом украшенных порфировых утесов;

Прорезают недра голубой пустыни

Острые углы, изломы их откосов.

Утром прежде всех других они алеют

И поздней других под вечер погасают,

Никакие тени их покрыть не смеют,

Над собою выше никого не знают.

Разве туча даст порою им напиться

И спешит пройти, разорванная, мимо…

Пьют утесы смерть свою невозмутимо

И не могут от нее отворотиться.

Образ вечной смерти! Нет нигде другого,

Чтобы выше поднялся над целым миром,

И царил, одетый розовым порфиром,

В бармах и в короне снега золотого!

На взморье (В Нормандии)

На берегах Нормандии счастливой,

Где стенами фалез земля окаймлена,