Стихотворения. Поэмы - [9]

холодно и пусто,

как большая осень

яровых полей…

Нынче — капуста,

завтра — капуста,

послезавтра — тех же щей

да пожиже влей.

В результате липнет тоска, как зараза,

плачем детей

и мольбы жены,

на прикрытье бедности

деда Тараса

господом богом

посланы штаны.

У людей, как у людей, —

летом тянет жилы

русский, несуразный, дикий труд,

чтобы зимою со спокоем жили —

с печки на полати, обычный маршрут.

Только дед от бедности

ходит — руки за спину,

смотрит на соседей:

чай да сахар, хлеб да квас… —

морду синеватую, тяжелую, заспанную

морду выставляя напоказ.

Он идет по первому порядку деревни —

на дорогу ссыпано золото осин.

— Где мои соседи?

— В поле, на дворе они,

Якова Корнилова разнесчастный сын.

И тебе навстречу,

жирами распарена,

по первому порядку своих деревень

выплывает туша розовая барина —

 цепка золотая по жилету, как ремень.

Он глядит зелеными зернышками мака,

он бормочет — барин — раздувая нос:

— Здравствуй, нерадивая собака,

пес…

Это злобу внука,

ненависть волчью

дед поднимает в моей крови,

на пустом животе ползая за сволочью:

— Божескую милость собаке яви…

Я ее, густую, страшной песней вылью

на поля тяжелые

в черный хлеб и квас,

чтобы встал с колен он,

весь покрытый пылью,

нерадивый дед мой —

Корнилов Тарас.

1930

Качка на Каспийском море

За кормою вода густая —

солона она, зелена,

неожиданно вырастая,

на дыбы поднялась она,

и, качаясь, идут валы

от Баку

до Махач-Калы.

Мы теперь не поем,

   не спорим —

мы водою увлечены;

ходят волны Каспийским морем

небывалой величины.

А потом —

затихают воды —

ночь каспийская,

мертвая зыбь;

знаменуя красу природы,

звезды высыпали, как сыпь;

от Махач-Калы

до Баку

луны плавают на боку.

Я стою себе, успокоясь,

я насмешливо щурю глаз —

мне Каспийское море по пояс,

нипочем…

Уверяю вас.

Нас не так на земле качало,

нас мотало кругом во мгле —

качка в море берет начало,

а бесчинствует на земле.

Нас качало

   в казачьих седлах,

только стыла по жилам кровь,

мы любили девчонок подлых —

нас укачивала любовь.

Водка, что ли, еще?

И водка —

спирт горячий,

   зеленый,

      злой;

нас качало в пирушках вот как —

с боку на бок

и с ног долой…

Только звезды летят картечью,

говорят мне…

   — Иди, усни…

Дом, качаясь, идет навстречу,

сам качаешься, черт возьми…

Стынет соль

девятого пота

на протравленной коже спины,

и качает меня работа

лучше спирта

и лучше войны.

Что мне море?

Какое дело

мне до этой

зеленой беды?

Соль тяжелого, сбитого тела

солонее морской воды.

Что мне (спрашиваю я), если

наши зубы

как пена белы —

и качаются наши песни

от Баку

до Махач-Калы.

1930

Каспийское море — Волга

Апшеронский полуостров Путевые стихи

Д. А. Левоневскому

1

Вступление

Я думал, что чашки бараньего жиру

разносит по саклям восточный транжир…

Молчанье.

   Мечети стоят по ранжиру,

волнуемы ветром, висят паранджи.

Ковров размазня.

   В лиловых халатах,

в узорных шальварах,

   в козловых туфлях,

один за другим

   азиаты, как в латах.

И звезды висят наподобие блях…

Но главное — жены…

   Сокрыты от взора.

Лежат и не лезут, сопя, на рожон,

питают детишек;

   домашняя ссора —

одно развлеченье потеющих жен.

Таким представлялся

вонючий и пестрый

восточный балет,

расписной кабачок,

и, врезанный в небо, жестянкою острой

звенел полумесяц — священный значок.

Тяжелые губы

упали на лица,

и брови — лиловые эти мазки…

Я выехал вечером —

пела столица,

состав откачнулся,

   стуча, от Москвы.

2

Царица Тамара

Конец предисловью —

и вылетит повесть,

навстречу — другая

рывками, броском,

как этот курьерский

исхлестанный поезд

ветрами, ночами,

каленым песком.

Кавказ предо мною —

ни много ни мало,

до облачной вылинявшей кисеи

под небо любая гора поднимала

крутые, огромные плечи свои.

Мне снова мерещатся —

   скалы, руины,

оскалы ущелий…

   — Послушай, гора,

она наступает —

   твоей героини

царицы Тамары ночная пора.

Красивая баба —

   недаром про эти

любовные козни,

   монисты до пят,

глазастые под нос бормочут поэты,

туристы с российской равнины хрипят.

Начну по порядку —

   за Пушкиным сразу,

гремя и впадая в лирический бред,

поет про Тамару,

   разносит заразу

второй по ранжиру российский поэт.

Рыданий хватает по горло —

   однако

другая за Лермонтовым с рывка

огнем налетает строка Пастернака,

тяжелая, ломаная строка.

Царица Тамара —

   мечтаний причал,

и вот, грохоча и грубя,

Владимир Владимирович зарычал,

за груди беря тебя.

Так и я бы по традиции,

забулдыга,

   поэт, простак,

мог бы тоже потрудиться

и стихами и просто так.

Делу час, а потехе время:

я бы, млея,

   как пень, стоял

в этом затхлом тумане гарема,

в тьме ковров

и в пуху одеял.

Пел бы песни и неустанно

о Тамаре и о горах

Над долинами Дагестана

рассыпался б и в пух и в прах.

Небывалая поза,

   бравада,

я дорвался б —

доелся б до рук…

Но царица теперь старовата —

я молчу… не люблю старух.

3

Вагонный быт

А поезд качается дальше и дальше,

ночь заметает следы,

направо — гор голубые залежи,

налево — залежь воды.

Длинное утро,

вечер долог,

на ночь подъем крутой,

сосед по купе — инженер-геолог —

мутной оброс бородой.

Сутки,

   вторые сутки,

      третьи —

ночь глубока и густа,

стонем и фыркаем:

   — Ох уж эти

курьерские поезда!

И снова — лежим на спине, как малютки,

надоест — лежим на боку…

Но вот инженер на пятые сутки

кричит:

   — Подъезжаем, Баку!

4

Баку

Ты стоишь земли любимым сыном —

здоровяк, со всех сторон хорош,

и, насквозь пропахший керосином,