Стихотворения. Поэмы - [11]

лезвие топора —

колониальных дел мастера

двигают топором.

Желтый сапог оккупанта тяжел,

шаг непомерно быстр,

синь подбородок,

зуб — желт,

штык,

револьвер,

хлыст…

2

Слушай,

   Англия,

Франция,

   слушай,

нам не надо вашей земли,

но сегодня

   (на всякий случай)

припасли мы команду:

   — Пли…

И в краях, зеленых, отчих,

посмотрев вперед,

заправляет пулеметчик

ленту в пулемет.

Снова жилы у нас распухли,

снова ядрами кулаки —

если вы на Союз Республик

ваши двигаете полки.

Переломаны ваши древки,

все останутся гнить в пыли —

не получите нашей нефти,

нашей жирной и потной земли.

Есть еще запрещенная зона —

наши фабрики,

наш покой…

Наземь выплеснете знамена

вашей собственною рукой.

3

Солнце висит,

   стучит лебеда —

кончена песня моя:

в кожухе не пересохла вода,

ленты лежит змея.

И в краях зеленых, отчих,

посмотрев вперед,

заправляет пулеметчик

ленту в пулемет.

<1931>

Рассказ моего товарища

1

Выхожу на улицу —

рваною тучей,

лиловатым небом,

комьями огня,

наказаньем-скукою

и звездой падучей

встретила полночная

природа меня.

Поднял воротник,

надвинул на лоб кепи,

папиросу в зубы —

шагаю, пою…

Вижу —

развалились голубые степи,

конница в засаде,

пехота в бою.

Командира роты

разрывает к черту,

пронимает стужей,

а жары — пуды.

Моему коню

слепая пуля в морду,

падают подносчики

патронов и воды.

Милая мама,

горячее дело.

Чувствую —

застукают меня на этот раз:

рухну я, порубан,

вытяну тело,

выкачу тяжелый

полированный глаз.

Пусть меня покончат —

главная обида,

что, сопровождаемые

жирной луной,

сохлые звезды

ужасного вида

тоже, как шрапнели,

рвутся надо мной.

И темнеет сразу —

только их и видели —

в темноте кудрявые

чахнут ковыли,

щелкают кузнечики,

где-то победители,

как подругу, под руку

песню повели.

2

Вот жарища адова,

жарь, моя,

   Красная…

   Ать, два…

      Армия.

Пулеметчики-чики,

бомбометчики-чики,

все молодчики-чики

начеку.

Всыпали, как ангелу,

господину Врангелю,

выдали полпорции

Колчаку.

Потихоньку в уголки

Смылись белые полки,

генералы-сволочи

лязгают по-волчьи.

А кругом по округу

стон стоит —

мы идем по окрику:

— …Стой—

— …Стой…

И подохли, уськая

(песенке привал),

армия французская,

русский генерал.

Как победа близкая,

власть Советская —

русская,

английская

и немецкая.

Вот жарища адова,

жарь, моя,

   Красная…

   Ать, два…

      Армия.

3

Засыхает песня,

кровоточит рана,

червяки слюнявые

в провале синих щек;

что ни говорите,

умираю рано,

жить бы да жить бы,

еще бы…

еще…

Так и выжил.

Госпиталь,

койка,

сестра…

— В душу, в бога,

   в господа, —

тишина — остра.

Там, за занавескою,

спрятали от нас

нашу власть Советскую —

боевой приказ.

Где же это видано

такое житье,

чтобы было выдано

мне мое ружье.

Дорогие…

   Ох, пора —

душит меня,

убирайте дóктора,

подавай коня…

Занавеска белая,

и сестра маячит,

червячки качаются,

строятся в ряды —

краем уха слышу:

— Ничего не значит,

успокойся, парень,

выпей воды…

4

Вынес огнестрельную,

рваную одну —

голова лохматая

стянута швом,

все воспоминания

уходят ко дну,

всякая боль

заживет на живом.

Выхожу на улицу —

кости стучат,

сердце качается,

мир в кулаке,

зубы — как собрание

рыжих волчат,

мышцы — как мыши

бегают в руке.

Так что не напрасно

бился я и жил я —

широкая рука моя ряба,

жилы, набитые кровью,

сухожилья,

так что наша жизнь —

есть борьба.

<1931>

«Снова звезды пылают и кружатся…»

Снова звезды пылают и кружатся,

ходят сосны, сопя и трубя,

закрывая глаза от ужаса,

я обманываю себя.

Милый тесть мой,

Иван Иваныч,

берегите мою жену,

я опять пропадаю на ночь,

словно камень иду ко дну.

Прямо падаем все от хохота,

ничего не понять спьяна —

это домики,

это Охта,

это правая сторона.

Боком,

   гоголем,

      чертом старым —

наши песенки об одном, —

разумеется, по гитарам

ходят рученьки ходуном.

Сукин сын,

   молодой безобразник,

дует в бубен,

   а бубен — день…

Нынче праздник,

   и завтра праздник,

только будет и буден день.

Только вспомню, как пел, бывало,

под Самарою,

под Москвой —

чертов баловень,

запевало,

в доску парень, ребята, свой.

Задушевная песня-премия

день за днем золотое время

легче ветра и ковыля,

пролетает шаля-валя.

— Купите бублики,

гоните рублики,—

песня аховая течет,

и в конце концов от республики

мы получим особый счет.

А по счету тому огулом

по заслугам и по делам

нашу жизнь назовут прогулом

с безобразием пополам.

Скажет прямо республика:

   — Слушай,

слушай дело,

   заткнись, не рычи, —

враг на нас повалился тушей,

вы же пьянствуете, трепачи.

Пота с кровью соленый привкус

липнет, тело мое грызя…

И отвесит потом по загривку

нам разá

и еще разá.

Все припомнит — растрату крови,

силы, молодости густой,

переплеты кабацкой кровли

и станков заржавелый простой.

Покачнемся и скажем:

   — Что ж это

и к чему же такое все,

неужели исхожено, прожито

понапрасну, ни то ни сё?

Ни ответа,

   ни теплой варежки,

чтобы руку пожала нам,

отвернутся от нас товарищи

И посмотрят по сторонам.

Да жена постареет за ночь,

может, за две — не за одну.

Милый тесть мой,

Иван Иваныч,

не сберег ты

мою жену.

<1931>

Смерть

Может быть,

   а может быть — не может,

может, я живу последний день,

весь нелегкий век мой — выжат, прожит,

впереди тоска и дребедень.

Шляпа,

   шлепанцы,

      табак турецкий,

никуда не годная жена,

ночью — звезды,

утром — ветер резкий,

днем и ночью — сон и тишина.

К чаю — масло,

и компот к обеду,

— Спать, папаша! — вечером кричат…

Буду жить как подобает деду,

на коленях пестовать внучат.