Стихотворения. Поэмы. Драма - [62]

Губили безвинные души.

Но ты, государь, нас вязать не вели,

А слово казачье послушай.

Дай сердце излить, коль свидаться пришлось,

Казнить нас и после успеешь небось!

Чего натворила лихая рука,

Маша кистенем на просторе,

То знает широкая Волга-река,

Хвалынское бурное море.

Недаром горюют о нас до сих пор

В Разбойном приказе петля да топор!

Но знай: мы в Кучумову землю пошли

Загладить бывалые вины.

В Сибири, от белого света вдали,

Мы бились с отвагою львиной.

Там солнце глядит, как сквозь рыбий пуз

Но мы, государь, одолели Сибирь!

Нечасты в той дальней стране города,

Но стылые недра богаты.

Пластами в горах залегает руда,

По руслам рассыпано злато.

Весь край этот, взятый в жестокой борьбе,

Мы в кованом шлеме подносим тебе!

Немало высоких казацких могил

Стоит вдоль дороженьки нашей,

Но мы тебе бурную речку Тагил

Подносим, как полную чашу.

Прими эту русскую нашу хлеб-соль,

А там хоть на дыбу послать нас изволь!"

Иван поднялся и, лицом просветлев,

Что тучею было затмилось,

Промолвил: "Казаки! Отныне свой гнев

Сменяю на царскую милость.

Глаз вон, коли старое вам помяну!

Вы ратным трудом искупили вину.

Поедешь обратно, лихой есаул, —

Свезешь атаману подарок… —

И царь исподлобья глазами блеснул,

Свой взгляд задержав на боярах: —

Так вот как, бояре, бывает подчас!

Казацкая доблесть — наука для вас.

Казаки от царского гнева, как вы,

У хана защиты не просят,

Казаки в Литву не бегут из Москвы

И сор из избы не выносят.

Скажу не таясь, что пошло бы вам впрок,

Когда б вы запомнили этот урок!

А нынче быть пиру! Хилков, — порадей,

Чтоб сварены были пельмени.

Во славу простых, немудрящих людей

Сегодня мы чару запеним!

Мы выпьем за тех, кто от трона вдали

Печется о славе Российской земли!"

В кремлевской палате накрыты столы

И братины подняты до рту.

Всю долгую ночь Ермаковы послы

Пируют с Иваном Четвертым.

Хмельная беседа идет вкруг стола,

И стонут московские колокола.

19 марта 1944

Князь Василько Ростовский

Ужель встречать в воротах

С поклонами беду?..

На Сицкое болото

Батый привел орду.

От крови человечьей

Подтаяла река,

Кипит лихая сеча

У княжья городка.

Врагам на тын по доскам

Взобраться нелегко:

Отважен князь Ростовский,

Кудрявый Василько.

В округе все, кто живы,

Под княжью руку встал.

Громят его дружины

Насильников татар.

Но русским великанам

Застлала очи мгла,

И выбит князь арканом

Из утлого седла.

Шумят леса густые,

От горя наклонясь…

Стоит перед Батыем

Плененный русский князь.

Под ханом знамя наше,

От кровушки черно,

Хан из церковной чаши

Пьет сладкое вино.

Прихлебывая брагу,

Он молвил толмачу:

"Я князя за отвагу

Помиловать хочу.

Пусть вытрет ил болотный,

С лица обмоет грязь:

В моей охранной сотне

Отныне служит князь!

Не помня зла былого,

Недавнему врагу

Подайте чашку плова,

Кумыс и курагу".

Но, духом тверд и светел,

Спокойно и легко

Насильнику ответил

Отважный Василько:

"Служить тебе не буду,

С тобой не буду есть.

Одно звучит повсюду

Святое слово: месть!

Под нашими ногами

Струится кровь — она,

Монгольский хан поганый,

Тобой отворена!

Лежат в снегу у храма

Три мертвые жены.

Твоими нукерами

Они осквернены!

В лесу огонь пожара

Бураном размело.

Твои, Батый, татары

Сожгли мое село!

Забудь я Русь хоть мало,

Меня бы прокляла

Жена, что целовала,

И мать, что родила…"

Батый, привычный к лести,

Нахмурился: "Добро!

Возьмите и повесьте

Упрямца за ребро!"

Бьют кочеты на гумнах

Крылами в полусне,

А князь на крюк чугунный

Подвешен на сосне.

Молчит земля сырая,

Подмога далеко,

И шепчет, умирая,

Бесстрашный Василько:

"Не вымоюсь водою

И тканью не утрусь,

А нынешней бедою

Сплотится наша Русь!

Сплотится Русь и вынет

Единый меч. Тогда,

Подобно дыму, сгинет,

Батый, твоя орда!"

И умер князь кудрявый…

Но с той лихой поры

Поют герою славу

Седые гусляры.

26 августа 1942

Набег

Хоть еще на Москве

Не видать гололобых татар,

А недаром грачи

Раскричались в лесу над болотом

И по рыхлым дорогам

Посадский народ —

Мал и стар —

Потянулся со скарбом

К железным кремлевским воротам.

Кто-то бухает в колокол

Не покладая руки,

И сполох над столицей

Несется, тревожен и звонок.

Бабы тащат грудных,

А за ними ведут мужики

Лошаденок своих,

Шелудивых своих коровенок.

Увязавшись за всеми,

Дворняги скулят на бегу,

Меж ногами снуют

И к хозяевам жмутся упорно.

И над конским навозом

На мартовском талом снегу

Неуклюжие галки

Дерутся за редкие зерна.

Изнутри подпирают

Тесинами створки ворот,

В них стучат запоздалые,

Просят впустить Христа ради.

Верхоконный кричит,

Наезжая конем на народ,

Что лабазы с мукою

Уже загорелись в Зарядье.

Ничего не поймешь,

Не рассмотришь в туманной дали:

То ли слободы жжет

Татарва, потерявшая жалость,

То ль посадские сами

Свое барахлишко зажгли,

Чтоб оно хоть сгорело,

Да только врагу не досталось!

И в глухое предместье,

Где в облаке дыма видны

Вековечные сосны

И низкие черные срубы,

То и дело подолгу

С высокой Кремлевской стены

Молча смотрят бояре

В заморские длинные трубы.

Суетясь у костра,

Мужичонка, раздет и разут,

Подгребает золу

Под котел, переполненный варом,

И, довольны потехой,

Мальцы на салазках везут

Горки каменных ядер —

Гостинцы готовят татарам!

Катят дюжие ратники

Бочки по талому льду

Из глубоких подвалов,

Где порох с картечью хранится.

Тупорылая пушечка

На деревянном ходу

Вниз, на Красную площадь,

Глядится из тесной бойницы.

И над ревом животных,