Стихотворения неизвестных годов - [5]

Я ей служил как [ей][?] подобает,?

Но головы ей не кружил,

Я никогда не метил так высоко.

(6) Возврати мне юность мою! (нем.)

(7) Горячие закуски.

(8) St? сокращенное Saint: Сэн-Пере.

(9)

Когда на челе пирующего, на прекрасной груди Делии

Ослепительная [?] роза кончила жизнь свою

Вдруг [отрываясь] от родного стебля

Как легкий вздох ее нежная душа испаряется,

У берегов [Элизийских] благоуханные тени ее

Зачаруют безжизненные берега Леты.

(10) Варианты в честь мадмуазель Н.Н.

(11) По когтям [узнают] льва. (лат.)

(12) Так, когда я был печальным и пленным, моя лира всё же

Пробуждалась…

(13)

Как последний луч, как последнее веяние

Оживляет вечер прекрасного дня,

У подножья эшафота я еще пробую свою лиру.

(См. Последние стихи Андрея Шенье).

(14) Авель, милый наперсник моих юношеских тайн (Элегия I):

(15) Фанни, одна из любовниц Андрея Шенье. См. оды, к ней обращенные.

(16) См. Юная Пленница (М-ль де Куэньи).

(17) См. его ямбы. Шенье заслужил ненависть мятежников. Он прославлял Шарлотту Кордэ, клеймил Колло д'Эрбуа, нападал на Робеспьера.? Известно, что король испрашивал у Конвента письмом, исполненным спокойствия и достоинства, права апеллировать к народу на вынесенный ему приговор. Это письмо, подписанное в ночь с 17 на 18 января, составлено Андреем Шенье. (А. де ла Туш.)

(18) В свои последние минуты они беседовали о поэзии. Она была для них, после дружбы, прекраснее всего на свете. Предметом их разговора и последнего их восхищения был Расин. Им захотелось декламировать его стихи. Выбрали они первую сцену Андромахи. (А. де ла Туш.)

(19) Всё же у меня здесь кое-что было.

(20) Пресыщение есть покой (лат.)

(21) Гонзаго (португ.)

(22) Мама.

(23) Сомнительные, приписываемые (лат.)

ЛИЦЕЙСКИЕ СТИХОТВОРЕНИЯ, ПЕРЕДЕЛАННЫЕ В 1817–1829 ГОДАХ И НАПЕЧАТАННЫЕ ПУШКИНЫМ

ЛИЦИНИЮ.

   Лициний, зришь ли ты: на быстрой колеснице,

Венчанный лаврами, в блестящей багрянице,

Спесиво развалясь, Ветулий молодой

В толпу народную летит по мостовой?

Смотри, как все пред ним смиренно спину клонят.

Смотри, как ликторы народ несчастный гонят!

Льстецов, сенаторов, прелестниц длинный ряд

Умильно вслед за ним стремит усердный взгляд;

Ждут, ловят с трепетом улыбки, глаз движенья,

Как будто дивного богов благословенья:

И дети малые и старцы в сединах,

Все ниц пред идолом безмолвно пали в прах:

Для них и след колес, в грязи напечатленный,

Есть некий памятник почетный и священный.

   О Ромулов народ, скажи, давно ль ты пал?

Кто вас поработил и властью оковал?

Квириты гордые под иго преклонились.

Кому ж, о небеса, кому поработились?

(Скажу ль?) Ветулию! Отчизне стыд моей,

Развратный юноша воссел в совет мужей;

Любимец деспота сенатом слабым правит,

На Рим простер ярем, отечество бесславит;

Ветулий римлян царь!… О стыд, о времена!

Или вселенная на гибель предана?

   Но кто под портиком, с поникшею главою,

В изорванном плаще, с дорожною клюкою,

Сквозь шумную толпу нахмуренный идет?

"Куда ты, наш мудрец, друг истины, Дамет!"

— "Куда: не знаю сам; давно молчу и вижу;

На век оставлю Рим: я рабство ненавижу".

   Лициний, добрый друг! Не лучше ли и нам,

Смиренно поклонясь Фортуне и мечтам,

Седого циника примером научиться?

С развратным городом не лучше ль нам проститься,

Где всё продажное: законы, правота,

И консул, и трибун, и честь, и красота?

Пускай Глицерия, красавица младая,

Равно всем общая, как чаша круговая,

Неопытность других в наемну ловит сеть!

Нам стыдно слабости с морщинами иметь;

Тщеславной юности оставим блеск веселий:

Пускай бесстыдный Клит, слуга вельмож, Корнелий

Торгуют подлостью и с дерзостным челом

От знатных к богачам ползут из дома в дом!

Я сердцем римлянин: кипит в груди свобода;

Во мне не дремлет дух великого народа.

Лициний, поспешим далеко от забот,

Безумных мудрецов, обманчивых красот!

Завистливой судьбы в душе презрев удары,

В деревню пренесем отеческие лары!

В прохладе древних рощ, на берегу морском,

Найти нетрудно нам укромный, светлый дом,

Где, больше не страшась народного волненья.

Под старость отдохнем в глуши уединенья,

И там, расположась в уютном уголке,

При дубе пламенном, возженном в камельке,

Воспомнив старину за дедовским фиялом,

Свой дух воспламеню жестоким Ювеналом,

В сатире праведной порок изображу

И нравы сих веков потомству обнажу.

   О Рим, о гордый край разврата, злодеянья!

Придет ужасный день, день мщенья, наказанья

Предвижу грозного величия конец:

Падет, падет во прах вселенныя венец.

Народы юные, сыны свирепой брани,

С мечами на тебя подымут мощны длани,

И горы и моря оставят за собой

И хлынут на тебя кипящею рекой.

Исчезнет Рим: его покроет мрак глубокой;

И путник, устремив на груды камней око,

Воскликнет, в мрачное раздумье углублен:

"Свободой Рим возрос, а рабством погублен".

СТАРИК.

Уж я не тот любовник страстный,

Кому дивился прежде свет:

Моя весна и лето красно

На век прошли, пропал и след.

Амур, бог возраста младого!

Я твой служитель верный был;

Ах, если б мог родиться снова,

Уж так ли б я тебе служил!

РОЗА.

Где наша роза,

Друзья мои?

Увяла роза,

Дитя зари.

Не говори:

Так вянет младость!

Не говори:

Вот жизни радость!

Цветку скажи:

Прости, жалею!

И на лилею

Нам укажи.

ГРОБ АНАКРЕОНА.

Всё в таинственном молчаньи;

Холм оделся темнотой;