Стихотворения, не вошедшие в сборники - [8]

я многое постигнуть мог.

И трудно мне свой чудно-бесполезный

огонь сдержать, крыло согнуть,

чтоб невзначай дыханьем звездной бездны

земного счастья не спугнуть.

13. 1. 23.

ПЕТЕРБУРГ ("Мне чудится в Рождественское утро")

Мне чудится в Рождественское утро

мой легкий, мой воздушный Петербург…

Я странствую по набережной… Солнце

взошло туманной розой. Пухлым слоем

снег тянется по выпуклым перилам.

И рысаки под сетками цветными

проносятся, как сказочные птицы;

а вдалеке, за ширью снежной, тают

в лазури сизой розовые струи

над кровлями; как призрак золотистый,

мерцает крепость (в полдень бухнет пушка:

сперва дымок, потом раскат звенящий);

и на снегу зеленой бирюзою

горят квадраты вырезанных льдин.

Приземистый вагончик темно-синий,

пером скользя по проволоке тонкой,

через Неву пушистую по рельсам

игрушечным бежит себе, а рядом

расчищенная искрится дорожка

меж елочек, повоткнутых в сугробы:

бывало, сядешь в кресло на сосновых

полозьях, — парень в желтых рукавицах

за спинку хвать, — и вот по голубому

гудящему ледку толкает, крепко

отбрасывая ноги, косо ставя

ножи коньков, веревкой кое-как

прикрученные к валенкам, тупые,

такие же, как в пушкинские зимы…

Я странствую по городу родному,

по улицам таинственно-широким,

гляжу с мостов на белые каналы,

на пристани и рыбные садки.

Катки, катки — на Мойке, на Фонтанке,

в Юсуповском серебряном раю:

кто учится, смешно раскинув руки,

кто плавные описывает дуги,

и бегуны в рейтузах шерстяных

гоняются по кругу, перегнувшись,

сжав за спиной футляр от этих длинных

коньков своих, сверкающих как бритвы,

по звучному лоснящемуся льду.

А в городском саду — моем любимом —

между Невой и дымчатым собором,

сияющие, легкие виденья

сквозных ветвей склоняются над снегом,

над будками, над каменным верблюдом

Пржевальского, над скованным бассейном, —

и дети с гор катаются, гремят,

ложась ничком на бархатные санки.

Я помню все: Сенат охряный, тумбы

и цепи их чугунные вокруг

седой скалы, откуда рвется в небо

крутой восторг зеленоватой бронзы.

А там, вдали, над сетью серебристой,

над кружевами дивными деревьев —

там величаво плавает в лазури

морозом очарованный Исакий:

воздушный луч на куполе туманном,

подернутые инеем колонны…

Мой девственный, мой призрачный!.. Навеки

в душе моей, как чудо, сохранится

твой легкий лик, твой воздух несравненный,

твои сады, и дали, и каналы,

твоя зима, высокая, как сон

о стройности нездешней…

       Ты растаял,

ты отлетел, а я влачу виденья

в иных краях — на площадях зеркальных,

на палубах скользящих… Трудно мне…

Но иногда во сне я слышу звуки

далекие, я слышу, как в раю

о Петербурге Пушкин ясноглазый

беседует с другим поэтом, поздно

пришедшим в мир и скорбно отошедшим,

любившим город свой непостижимый

рыдающей и реющей любовью.

И слышу я, как Пушкин вспоминает

все мелочи крылатые, оттенки

и отзвуки: "Я помню, — говорит, —

летучий снег, и Летний Сад, и лепет

Олениной… Я помню, как, женатый,

я возвращался с медленных балов

в карете дребезжащей по Мильонной,

и радуги по стеклам проходили,

но, веришь ли, всего живее помню

тот легкий мост, где встретил я Данзаса

в январский день, пред самою дуэлью…"

<14 января 1923>

РАЗМЕРЫ

Глебу Струве

Что хочешь ты? Чтоб стих твой говорил,

повествовал? — вот мерный амфибрахий…

А хочешь петь — в эоловом размахе

анапеста — звон лютен и ветрил.

Люби тройные отсветы лазури

Эгейской — в гулком дактиле; отметь

гекзаметра медлительного медь

и мрамор, — и виденье на цезуре.

Затем: двусложных волн не презирай;

есть бубенцы и ласточки в хорее:

он искрится всё звонче, всё острее,

торопится… А вот — созвучий рай —

резная чаша: ярче в ней, и слаще,

и крепче мысль; играет по краям

блеск, блеск живой! Испей же: это ямб,

ликующий, поющий, говорящий…

<Январь 1923>

ЖЕМЧУГ

Посланный мудрейшим властелином

страстных мук изведать глубину,

тот блажен, кто руки сложит клином

и скользнет, как бронзовый, ко дну.

Там, исполнен сумрачного гула,

средь морских свивающихся звезд,

зачерпнет он раковину: чудо

будет в ней, лоснящийся нарост.

И тогда он вынырнет, раздвинув

яркими кругами водный лоск,

и спокойно улыбнется, вынув

из ноздрей побагровевший воск.

Я сошел в свою глухую муку,

я на дне. Но снизу, сквозь струи,

все же внемлю шелковому звуку

уносящейся твоей ладьи.

14 января 1923

СОН

Знаешь, знаешь, обморочно-пьяно

снилось мне, что в пропасти окна

высилась, как череп великана,

костяная, круглая луна.

Снилось мне, что на кровати, криво

выгнувшись под вздутой простыней,

всю подушку заливая гривой,

конь лежал атласно-вороной.

А вверху — часы стенные, с бледным,

бледным человеческим лицом,

поводили маятником медным,

полосуя сердце мне концом.

Сонник мой не знает сна такого,

промолчал, притих перед бедой

сонник мой с закладкой васильковой

на странице, читанной с тобой…

15 января 1923

ЧЕРЕЗ ВЕКА

В каком раю впервые прожурчали

истоки сновиденья моего?

Где жили мы, где встретились вначале,

мое кочующее волшебство?

Неслись века. При Августе, из Рима

я выслал в Байи голого гонца

с мольбой к тебе, но ты неуловима

и сказочной осталась до конца.

И не грустила ты, когда при звоне

сирийских стрел и рыцарских мечей

мне снилось: ты — за пряжей, на балконе,

под стражей провансальских тополей.

Среди шелков, левреток, винограда

играла ты, когда я по нагим