Стихотворения, не вошедшие в сборники - [9]

волнам в неведомое Эльдорадо

был генуэзским гением гоним.

Ты знаешь, калиостровой науки

мы оправданьем были: годы шли,

вставали за разлуками разлуки

тоской богов и музыкой земли.

И снова в Термидоре одурелом,

пока в тюрьме душа тобой цвела,

а дверь мою тюремщик метил мелом,

ты в Кобленце так весело жила…

И вдоль Невы, всю ночь не спав, раз двести

лепажи зарядив и разрядив,

я шел, веселый, к Делии — к невесте,

все вальсы ей коварные простив.

А после, после, став вполоборота,

так поднимая руку, чтобы грудь

прикрыть локтем, я целился в кого-то

и не успел тугой курок пригнуть.

Вставали за разлуками разлуки,

и вновь я здесь, и вновь мелькнула ты,

и вновь я обречен извечной муке

твоей неуловимой красоты.

16 января 1923

"В кастальском переулке есть лавчонка"

В кастальском переулке есть лавчонка:

колдун в очках и сизом сюртуке

слова, поблескивающие звонко,

там продает поэтовой тоске.

Там в беспорядке пестром и громоздком

кинжалы, четки — сказочный товар!

В углу — крыло, закапанное воском,

с пометкою привешенной: Икар.

По розам голубым, по пыльным книгам

ползет ручная древняя змея.

И я вошел, заплаканный, и мигом

смекнул колдун, откуда родом я.

Принес футляр малиново-зеленый,

оттуда лиру вытащил колдун,

новейшую: большой позолоченный

хомут и проволоки вместо струн.

Я отстранил ее… Тогда другую

он выложил: старинную в сухих

и мелких розах — лиру дорогую,

но слишком нежную для рук моих.

Затем мы с ним смотрели самоцветы,

янтарные, сапфирные слова,

слова-туманы и слова-рассветы,

слова бессилия и торжества.

И куклою, и завитками урны

колдун учтиво соблазнял меня;

с любовью гладил волосок лазурный

из гривы баснословного коня.

Быть может, впрямь он был необычаен,

но я вздохнул, откинул огоньки

камней, клинков — и вышел; а хозяин

глядел мне вслед, подняв на лоб очки.

Я не нашел. С усмешкою суровой

сложи, колдун, сокровища свои.

Что нужно мне? Одно простое слово

для горя человеческой любви.

17. 1. 23.

"И все, что было, все, что будет"

И все, что было, все, что будет,

и золотую жажду жить,

и то бессонное, что нудит

на звуки душу разложить,

все объясняли, вызывали

глаза возлюбленной земной,

когда из сумрака всплывали

они, как царство, предо мной.

18. 1. 23.

"Я где-то за городом, в поле…"

Я где-то зá городом, в поле,

и звезды гулом неземным

плывут, и сердце вздулось к ним,

как темный купол гулкой боли.

И в некий напряженный свод —

и все труднее, все суровей —

в моих бессонных жилах бьет

глухое всхлипыванье крови.

Но в этой пустоте ночной,

при этом голом звездном гуле,

вложу ли в барабан резной

тугой и тусклый жемчуг пули.

И, дула кисловатый лед

прижав о высохшее нёбо,

в бесплотный ринусь ли полет

из разорвавшегося гроба?

Или достойно дар приму

великолепный и тяжелый, —

всю полнозвучность ночи голой

и горя творческую тьму?

20 января 1923

Трамвай

Вот он летит, огнями ночь пробив,

крылатые рассыпав перезвоны,

и гром колес, как песнопений взрыв,

а стекла — озаренные иконы.

И спереди — горящее число

и рая обычайное названье.

Мгновенное томит очарованье

— и нет его, погасло, пронесло,

И в пенье ускользающего гула

и в углубленье ночи неживой —

как бы зарница зыбкой синевой

за ним на повороте полыхнула.

Он пролетел, и не осмыслить мне,

что через час мелькнет зарница эта

и стрекотом, и судорогой света

по занавеске… там… в твоем окне.

21. 1. 23.

Письма

Вот письма, все — твои (уже на сгибах тают

следы карандаша порывистого). Днем,

сложившись, спят они, в сухих цветах, в моем

душистом ящике, а ночью — вылетают,

полупрозрачные и слабые, скользят

и вьются надо мной, как бабочки: иную

поймаю пальцами, и на лазурь ночную

гляжу через нее, и звезды в ней сквозят.

23. 1. 23.

УЗОР

День за днем, цветущий и летучий,

мчится в ночь, и вот уже мертво

царство исполинское, дремучий

папоротник счастья моего.

Но хранится под землей беспечной,

в сердце сокровенного пласта,

отпечаток веерный и вечный,

призрак стрекозы, узор листа.

24 января 1923

Эфемеры

Посв. В. И. Полю

Спадая ризою с дымящихся высот

крутого рая — Слава! Слава! —

клубится без конца, пылает и ползет

поток — божественная лава…

И Сила гулкая, встающая со дна,

вздувает огненные зыби:

растет горячая вишневая волна

с роскошной просинью на сгибе.

Вот поднялась горбом и пеной зацвела,

и нежно лопается пена,

и вырываются два плещущих крыла

из пламенеющего плена.

И ангел восстает стремительно-светло,

в потоке огненном зачатый,

— и в жилках золотых прозрачное крыло

мерцает бахромой зубчатой.

И беззаветную хвалу он пропоет,

на миг сияя над потоком,

— сквозными крыльями восторженно всплеснет,

исчезнет в пламени глубоком.

И вот возник другой из пышного огня,

с таким же возгласом блаженства:

вся жизнь его звенит и вся горит, звеня,

и вся — мгновенье совершенства.

-- —

И если смутно мне, и если даль мутна,

я призываю эти зыби:

растет горячая вишневая волна

с роскошной просинью на сгибе…

26. 1. 23.

"Ты все глядишь из тучи темно-сизой…"

Ты все глядишь из тучи темно-сизой,

и лилия — в светящейся руке;

а я сквозь сон молю о лепестке

и все ищу в изгибах смутной ризы

изгиб живой колена иль плеча.

Мне твоего не выразить подобья

ни в музыке, ни в камне… Исподлобья

глядят в мой сон два горестных луча.

27 января 1923

"И утро будет: песни, песни…"

И утро будет: песни, песни,

каких не слышно и в раю,