Стихотворения, не вошедшие в сборники - [6]

ГРИБЫ

У входа в парк, в узорах летних дней

   скамейка светит, ждет кого-то.

На столике железном перед ней

   грибы разложены для счета.

Малютки русого боровика —

   что пальчики на детской ножке.

Их извлекла так бережно рука

   из темных люлек вдоль дорожки.

И красные грибы: иголки, слизь —

   на шляпках выгнутых, дырявых.

Они во мраке влажном вознеслись

   под хвоей елочек, в канавах.

И бурых подберезовиков ряд,

   таких родных, пахучих, мшистых;

и слезы леса летнего горят

   на корешочках их пятнистых.

А на скамейке белой — посмотри —

   плетеная корзинка боком

лежит, и вся испачкана внутри

   черничным лиловатым соком.

13 ноября 1922

РОССИЯ

Под окном моим, ночью, на улице, —

да на улице города чуждого, —

под окном, и в углу, в каждой комнате, —

в каждой комнате, — да неприветливой, —

наяву и во сне, — словно в зеркале

отраженье свечей многоликое, —

передо мною, за мною, — повсюду ты,

ах, повсюду стоишь, незабвенная!

Все мы — странники, нищие, гордые:

и цари-то и голь перекатная… —

заклинаем тебя, заклинаем мы:

где ты, лютая, где ты, любовная?

Отзовись! — Но молчишь ты, далекая, —

и глаза твои странникам чудятся, —

то лучистые, то затемненные,

как вода в полдень солнечно-ветряный…

А теперь ты печально потупилась,

одинокая ты, одинокая!

Скоро ль сын твой вернется из сумрака,

и возьмет тебя ласково за плечи,

и, безмолвно, глаза твои бедные

поцелуем откроет таинственным?

Ты потупилась, жалкая, чудная, —

и душа твоя — нива несжатая:

наклоняйтесь, колосья незримые, —

думы кроткие, думы великие!

Где же серп? Он — в забытой часовенке;

на иконе, туманной как облако, —

он белеет над ликом Спасителя…

Где же серп? Он в неведомом озере

в новолунье сияет, закинутый…

Ты потупилась, милая, милая!

Холодеешь в тумане мучительном;

твои руки бессильные светятся,

словно снежные ветви, недвижные…

Ах, летите, звените, весенники!

Да заплещут в лазури заплаканной

ветви яблони, яблони белые!..

Под окном моим, ночью, на улице, —

в моем сердце певучем и жалобном, —

за горами, за тучами, за морем, —

ты стоишь, о моя несравненная!..

Опечалена вестью пылающей,

расклубившейся мглою обвеяна,

одинока, поругана многими, —

но родимая, но неизменная!..

<Ноябрь 1922>

"Ясноокий, как рыцарь из рати Христовой"

Ясноокий, как рыцарь из рати Христовой,

на простор выезжаю, и солнце со мной;

и последние стрелы дождя золотого

шелестят над истомой земной.

В золотое мерцанье, смиренный и смелый,

выезжаю из мрака на легком коне:

Этот конь — ослепительно, сказочно белый,

словно яблонный цвет при луне.

И сияющий дождь, золотясь, замирая

и опять загораясь — летит, и звучит

то земным изумленьем, то трепетом рая,

ударяя в мой пламенный щит.

И на латы слетает то роза, то пламя,

и в лазури живой над грозой бытия

вольно плещет мое лебединое знамя,

неподкупная юность моя!

1. 12. 22.

СНЕЖНАЯ НОЧЬ

Как призрак я иду, и реет в тишине

     такая тающая нега —

что словно спишь в раю и чувствуешь во сне

     порханье ангельского снега.

Как поцелуи губ незримых и немых,

     снежинки на ресницах тают.

Иду, и фонари в провалах кружевных

     слезами смутными блистают.

Ночь легкая, целуй, ночь медленная, лей

     сладчайший снег зимы Господней, —

да светится душа во мраке все белей,

     и чем белей — тем превосходней.

Так, ночью, в вышине воздушной бытия,

     сквозь некий трепет слепо-нежный

навстречу призракам встает душа моя,

     проникшись благодати снежной.

<3 декабря 1922>

НЕВЕСТА РЫЦАРЯ

Жду рыцаря, жду юного Ивэйна,

и с башни вдаль гляжу я ввечеру.

Мои шелка вздыхают легковейно,

и огневеет сердце на ветру.

Твой светлый конь и звон его крылатый

в пыли цветной мне снится с вышины.

Твои ли там поблескивают латы

иль блеска слез глаза мои полны?

Я о тебе слыхала от трувэра,

о странствиях, о подвигах святых.

Я ведаю, что истинная вера

душистей роз и сумерек моих.

Ты нежен был, — а нежность так жестока!

Одна, горю в вечерней вышине.

В блистанье битв, у белых стен Востока,

таишь любовь учтивую ко мне.

Но возвратись… Пускай твоя кольчуга

сомнет мою девическую грудь…

Я жду, Ивэйн, не призрачного друга, —

я жду того, с кем сладостно уснуть.

<3 декабря 1922>

ПЕГАС

Гляди: вон там, на той скале — Пегас!

Да, это он, сияющий и бурный!

Приветствуй эти горы. День погас,

а ночи нет… Приветствуй час пурпурный.

Над крутизной огромный белый конь,

как лебедь, плещет белыми крылами, —

и вот взвился, и в тучи, над скалами,

плеснул копыт серебряный огонь.

Ударил в них, прожег одну, другую

и в исступленном пурпуре исчез.

Настала ночь. Нет мира, нет небес, —

все — только ночь. Приветствуй ночь нагую.

Вглядись в нее: копыта след крутой

узнай в звезде, упавшей молчаливо.

И Млечный Путь плывет над темнотой

воздушною распущенною гривой.

<6 декабря 1922>

ВОЛЧОНОК

Один, в рождественскую ночь, скулит

и ежится волчонок желтоглазый.

В седом лесу лиловый свет разлит,

   на пухлых елочках алмазы.

Мерцают звезды на ковре небес,

мерцая, ангелам щекочут пятки.

Взъерошенный волчонок ждет чудес,

   а лес молчит, седой и гладкий.

Но ангелы в обителях своих

все ходят и советуются тихо,

и вот один прикинулся из них

   большой пушистою волчихой.

И к нежным волочащимся сосцам

зверек припал, пыхтя и жмурясь жадно.

Волчонку, елкам, звездным небесам —

   всем было в эту ночь отрадно.