Стихотворения - [27]
Шрифт
Интервал
Эта леденеющая даль!
Оттого-то небо умиленней,
Блеск от солнца — суше и косей,—
И на кровью опаленном клене
Связки лап зарезанных гусей…
<1911>
ГРОЗА
Клубясь тяжелыми клубами,
Отодвигая небосклон,
Взошла и — просинь над дворами
Затушевала с трех сторон.
Вдоль по дороге пыль промчалась,
Как юркое веретено;
Трава под ветром раскачалась;
Звеня, захлопнулось окно.
Упала капля, вслед другая,
И зашумело по листам
И, длинный пламень высекая,
Загрохотало здесь и там…
Но так приветливо сияла
Лазури ясной полоса,
Что все и верило и ждало:
Сейчас-сейчас уйдет гроза,
И снова день прозрачно-яркий
Раздвинет синий свой шатер,—
И радуги цветною аркой,
Сквозя, оцепит кругозор!..
1912
НАКАНУНЕ ОСЕНИ
Уходит август. Стало суше
в родной степи. Поля молчат.
Снимают яблоки и груши:
благоухает ими сад…
Кой-где и лист уже краснеет
и осыпается, шурша…
В истоме сладкой цепенеет
моя усталая душа…
Окончен труд — и опустели
луга и желтые поля;
и вот на той еще неделе
я слышал крики журавля.
Они тянули цепью дружной
на юг, за синие моря,
туда, где Нил течет жемчужный,
струей серебряной горя.
Там у высокой пирамиды,
свалив дороги долгий груз,
они, быть может, вспомнят Русь —
родные болота и виды…
Как будто с каждою минутой —
прозрачный, реже тихий сад…
А небеса стеклом сквозят…
И грустно-грустно почему-то…
Не то я потерял кого-то,
кто дорог был душе моей,
не то — в глуши родных полей
меня баюкает дремота…
Но только жаль, так жаль мне лета,
что без возврата отошло.
И — словно ангела крыло
меня в тиши коснулось этой…
Природа мирно засыпает
и грезит в чутком полусне…
Картофель на полях копают,
и звонки песни в тишине.
И — эти звуки, эти песни,
навек родные, шепчут мне:
хотя на миг, хотя во сне,
о лето красное, воскресни!
1912
ТЕЛЕПЕНЬ И ЕГО СЛУГА
Ражий помещик (длиннющие руки
И широченная лапа-ступня),
Влезши в короткие (в клеточку) брюки,
Брюзгнет, как перепел, день изо дня.
Что-то знакомых не видно давненько,
Законопатился в отчем и сам…
Вон на крыльце (на парадном) ступенька
Плесенью кроется: ей бы — ко мхам.
Скоро, пожалуй, и крыша из теса
Рухнет, расплющив чердачную ларь…
Только высокие — в сажень — колеса
Катят карету, отживший фонарь.
О, как торжественно, в праздник стремится
В церковь, влекомая парой коней!..
Спицы мигают. Дорога дымится.
А на запятках — в ливрее лакей.
Пуху подобно расчесаны баки,
Выбрил старательно старый усы…
Будка. Баштаны. Отхлынули злаки,—
Брешут и к дышлу кидаются псы.
Весело телепню: месят подковы,
Девки, шарахаясь, липнут к плетню.
И расправляется глоткой здоровой:
— Эй, вы, такие-сякие, тю-тю!
А на запятках, прижавшись, как муха,
И расползаясь улыбкой на крик, —
Вежливо клонит к окошечку ухо
В траченной молью ливрее старик.
1911–1912
«Подкатил к селу осенний праздник…»
Подкатил к селу осенний праздник
На возку, расписанном в полоску.
Молвит мужу попадья: «Подрясник
Хоть чуть-чуть почистил бы от воску.
Как закапал на Илью у кума,
Как повесил на гвоздь в гардеробе,—
И забыл про пятна от изюма,
А в изюме, знаешь, полы обе…»
«Не ворчи», — устало огрызнулся,
В портсигаре шаря папиросу.
Теплым, вязким дымом затянулся,
Выпустил его в воронки носа.
А йотом, потрогав пальцем книжку,
В кожаном тисненом переплете,
Постучал в серебряную крышку,
Что досталась с чайницей от тети,—
Вышел, головою в такт кивая,
Напевая что-то, из столовой.
Скрип, и — принесла рука рябая:
Рукава с раструбами — лиловый.
«Спиртиком, а тут — на самоваре»,—
Отряхнул, глаза, как кошка, щуря.
«Марфа, самоварчик!»— «Да угарит.
Батюшка, никак и вам накурит…»
«Матушка, нельзя ли будет ваты
Раздобыть у вас: поскресть бы полы…»
И с улыбкой льстивой виновато
Наклонился поп к жене тяжелой.
«Вечно, право, Федя, ты беспечен»,—
Вскинув очи серые, сказала
Та, живот кого был изувечен,
И в зрачках страдание сияло.
И, стрелой нездешнею пронзенный,
Убиенный духом голубиным,
Ясно понял поп, что непреклонный
Лютый призрак — здесь, а не за тыном!
Не за садом, тихим и приветным,
Золотом окрапанным, — а в доме
Поселилась смерть, дабы с последним
Милым вздохом — все отдать истоме…
И во взор попа голубоватый,
Верно, ужас заглянул уродом,
Что супруги, наподобье статуй,
Обмерши, застыли над комодом.
А когда прислуга притащила
С талиею низкою и узкой
Грузный звучный самовар, — уныло
Пили долго-долго чай вприкуску.
<1913>
ГАДАНЬЕ
Нападет вранье на воронье.
Тянется, ворочается сволочь,
Свекорья — на якорь, и с родней
У ворот не достучаться полчищ.
А сугробы лбами намело,
Сквозь подсвечник светится сочельник.
И петух сочится на мелок
Лютым клювом: выискался мельник!
Он вошел, и пыльный чернозем
Ярким мелом начертил двенадцать,
Сургучом печатку и — при сем
Следует, сказал, распеленаться.
Валенки долой, долой кожух:
На пол, об пол — вроде как и надо б
Он сказал, и что ему скажу:
Козырек петуший над ушатом.
Теплая оскомина во рту
И помет куриный красит святки.
К черту четверговую черту,
Тело выспится в телячей схватке.
ОХОТНИК
Стеклянный взор усопшей птицы,
Убийства ангельский позор —
Влечет охотник смуглолицый
В бездумный синий кругозор.
Но всех похитчиков счастливей
Он, возлюбивший весь и кровь:
— Пусть душегубка там, в заливе,
Скоблит волны тугую бровь;
Пусть груз мертвеющий в ягдташе,—
Не больше, чем омет куста: