Стихотворения; Исторические миниатюры; Публицистика; Кристина Хофленер: Роман из литературного наследия - [245]

Бальзак в изображении Стефана Цвейга — простодушный авантюрист, обаятельнейший урод, гениальный дилетант. Противоречия личности рождают драматизм повествования. Бальзаку на роду было написано стать великим человеком, ему оставалось только решить, в какой области. Он выбрал литературу, чтобы сделаться могущественным творцом и повелителем двух с лишним тысяч бальзаковских персонажей.

Читая цвейговскую биографию Бальзака, не устаешь сокрушаться, сколько деловых неудач, финансовых катастроф и любовных поражений пришлось ему пережить. Как жаждет Бальзак сочинить счастливый любовный роман не на бумаге, а в жизни, и сколь долго эти усилия остаются тщетными. Он жаждет золота и роскоши, славы и успеха, они ему до поры до времени столь же недоступны, как и героям «Человеческой комедии» — провинциальным честолюбцам, ринувшимся завоевывать Париж.

Но жизнь Бальзака доказывает, что любая неудача — это ступень, возвышающая гения, чья целеустремленность будет непременно вознаграждена, хотя иной раз это происходит после его смерти.

Любой школьник или студент, лишь заглянувший в предисловие к «Гобсеку» или «Отцу Горио», знает, что Бальзак идеализировал аристократию как класс, уходящий с исторической арены. Но этот вымученный тезис Стефан Цвейг наполняет такими великолепными подробностями, что тоска Бальзака по идеалу обретает воистину трагикомический характер. В симпатиях к аристократии, как показывает Цвейг, главенствует не политическая мысль, а чувство преклонения, которое вызывает у Бальзака знатная тридцатилетняя женщина. Он служил прекрасным аристократкам с истинно куртуазной почтительностью и самоотверженностью, и кажется, сам всерьез верил, что красавица графиня или герцогиня навсегда останется тридцатилетней, ничуть не старея.

В книге о Бальзаке, естественно, большое место занимают его взаимоотношения с графиней Ганской, при этом Стефан Цвейг дает им афористичную исчерпывающую оценку: «Госпожа Ганская в своей гордыне, вероятно, больше любила переписку с Бальзаком, чем самого Бальзака». Поклонницы писателя пытались обуздать гения, свести его величие до посредственности и вместе с тем во что бы то ни стало занять местечко в пантеоне вблизи своей обожаемой жертвы. Не в этом ли причина несостоявшегося счастья Бальзака да и других прославленных героев в жизнеописаниях Стефана Цвейга?

Лучшие страницы книги о Бальзаке посвящены тому, как работал создатель «Человеческой комедии». Азарт, упоение, страсть к совершенству, торжество придуманного и тщательно выстроенного мира над реальным — вот что делает таким увлекательным творческий процесс, когда на свет появлялись Евгения Гранде и Луи Ламбер, Эжен де Растиньяк и Люсьен Шардон, более реальные, чем их прототипы.

Стефан Цвейг очень проницательный читатель бальзаковских текстов. Какое бы обличие ни принимал автор, как бы ни прятал свое «я», его биограф умеет заметить в героях, будто бы не схожих со своим творцом, глубоко личное, порой исповедальное.

Так, Стефан Цвейг интерпретирует многие произведения Бальзака, делая порой очень неожиданные наблюдения: «Утраченные иллюзии» — картина эпохи, исполненная такого реализма и такой жизненной широты, каких французская литература доселе еще не знала. И наряду с этим это самый глубокий и беспощадный анализ собственной личности. Ведь создав два образа в этой книге, Бальзак показал, чем становится и чем может стать писатель, если он строг к себе и верен себе и своему творчеству, и, наоборот, что станется с ним, если он поддастся соблазну мгновенной и незаслуженной славы. Люсьен де Рюбампре — воплощение всего опасного для Бальзака, Даниэль д’Артез — сокровенный его идеал».

Создавая биографию Бальзака, как, впрочем, и других великих писателей, Стефан Цвейг проделывал гигантскую работу. Из романов и новелл чутьем художника он извлекал сокровенные характеристики, данные Бальзаком и Диккенсом под видом суждений об их персонажах. Он использовал в своих жизнеописаниях все автобиографические моменты, так или иначе присутствующие в их художественных текстах. Тщательно исследовались мемуары и письма, документы и исторические сочинения, относящиеся к той или иной эпохе.

В тридцатые годы, когда крупнейшие писатели вынуждены были, спасаясь от нацизма, покинуть Германию и Австрию, необычайно широкое распространение в немецкоязычной литературе получил жанр исторического романа. Это объясняется тем, что добровольным изгнанникам, скитавшимся вдали от родины, трудно было писать о том, что творилось дома. Они этого, к счастью, уже не видели, и самой кошмарной фантазии недоставало, чтобы изобразить все преступления гитлеровцев. Обращение к историческому материалу позволяло с помощью аналогий и ассоциаций разобраться в текущем моменте, осознать, что времена варварства случались и в прошлом, но торжество тиранов преходяще, и возмездие за насилие и жестокость неотвратимо.

К жанру исторического повествования обратились тогда Томас Манн и Генрих Манн, Лион Фейхтвангер, Бертольт Брехт и, конечно же, Стефан Цвейг. Творческий метод последнего отличался от подхода к материалу авторов исторических романов. Стефан Цвейг всегда подчеркивал документальную достоверность своих книг.