Стихотворения; Исторические миниатюры; Публицистика; Кристина Хофленер: Роман из литературного наследия - [21]

Душан. Не оплакивайте его, милый, хороший человек, другая — приземленная, менее яркая судьба не для его великой души. Не страдал бы он за нас, людей, не было бы никогда того Льва Толстого, каким останется он в памяти человечества.

ПЛОМБИРОВАННЫЙ ВАГОН

 Ленин, 9 апреля 1917 года

ЧЕЛОВЕК, ЖИВУЩИЙ У САПОЖНИКА

Швейцария, маленький мирный островок, со всех сторон окруженный бушующим океаном мировой войны, в те четыре года — с 1915-го по 1918-й — постоянно была ареной волнующего детективного романа. Послы враждующих государств, год назад заходившие друг к другу в гости, составлявшие дружеские партии в бридж, нынче, встречаясь в роскошных отелях, чопорно проходят, не замечая один другого, как будто никогда не были знакомы. В коридорах занимаемых ими апартаментов непрерывно снуют какие-то странные личности. Делегаты, секретари, атташе, дельцы, дамы под вуалью и дамы без вуали— каждый с таинственным поручением. К отелям подъезжают шикарные автомобили с эмблемами иностранных государств, из машин выходят промышленники, журналисты, артисты и как бы случайно попавшие в страну туристы. Но едва ли не у каждого из них тоже чрезвычайное секретное поручение: что-то узнать, что-то выследить; и портье, ведущий их в номер, и девушка, убирающая комнаты, все они обязаны следить, подсматривать, подслушивать.

Всюду друг против друга работают различные организации: в гостиницах, в пансионатах, на почтамтах, в кафе. И все то, что именуется пропагандой, — наполовину шпионаж, то, что имеет обличие любви, является предательством, и за любым открытым предприятием каждого из этих вечно спешащих вновь прибывших скрывается на заднем плане какое-то второе и третье предприятие. Обо всем докладывается, все выслеживается; едва немец, какое бы звание он ни имел, какую бы должность ни занимал, появляется в Цюрихе, об этом тотчас же узнают в бернских посольствах стран-против-ников, а часом позже — в Париже.

Целые тома истинных и вымышленных донесений мелкие и крупные агенты каждодневно переправляют атташе, а те — дальше. Все стены — прозрачны, все телефонные разговоры прослушиваются, по обрывкам брошенных в корзину бумаг, по промокашкам восстанавливается корреспонденция, этот пандемоний оказывается в конце концов безумным настолько, что иной из героев этого детективного романа и сам перестает понимать, кто он — охотник или преследуемый, шпион или жертва шпионажа, предатель или кем-то предан.

Только об одном человеке мало что сообщается в эти дни, может, потому, что он не очень заметен, не посещает фешенебельные отели, не сидит в кафе, не принимает участия в пропагандистских мероприятиях, а замкнуто живет со своей женой у сапожника, занимающегося мелким ремонтом. Сразу же за Лимматом, в Старом городе, на узкой, старинной горбатой Шпигельгассе живет он на втором этаже одного из крепко построенных домов со сводчатыми крышами; время да и маленькая колбасная фабричка, стоящая во дворе, прокоптили этот дом. Соседи у этого человека — булочница, итальянец, актер-австриец. Хозяин и его домочадцы знают о нем лишь то, что он не больно-то разговорчив, да, пожалуй, еще, что он русский с очень трудно выговариваемым именем. То, что он много лет назад бежал из своей страны, что совсем небогат, не занимается никакими доходными делами, хозяйке прекрасно известно по скудной еде постояльцев, по их подержанному гардеробу, по тому, что весь скарб их умещается в небольшой корзине, привезенной ими с собой.

Этот невысокий, коренастый человек крайне незаметен и живет он очень незаметно. Он избегает людей, редко жильцы дома встречаются с острым, пронзительным взглядом его глаз с косым разрезом, редко бывают у него посетители. Но регулярно, день за днем в девять утра он уходит в библиотеку и сидит там до ее закрытия, до двенадцати. Точно в десять минут первого он уже дома, а через сорок минут покидает дом, чтобы вновь первым быть в библиотеке, и сидит там до шести вечера. А поскольку агенты, охотящиеся за сенсационными новостями, следят лишь за теми, кто много болтает, а поэтому понятия не имеют о том, что замкнутые, необщительные люди как раз и являются наиболее опасными носителями всевозможных революционных идей, то они и не пишут никаких донесений о незаметном человеке, живущем у сапожника.

В социалистических кругах знают, что в Лондоне он был редактором маленькой радикальной русской газетки эмигрантов, а в Петербурге его считают руководителем некой особой партии, название которой и не выговорить; но поскольку он резко и пренебрежительно высказывается о самых уважаемых членах социалистических партий и считает их методы неправильными, поскольку он ведет себя недоступно и непримиримо, его оставили в покое. На встречи, которые он иногда по вечерам устраивает в маленьком кафе рабочих, является не более пятнадцати—двадцати человек, в основном молодежь, поэтому и терпят здесь этого чудака, как всех этих русских эмигрантов, подогревающих свои головы неимоверным количеством горячего чая и многочасовыми горячими спорами.

Никто, однако, не принимает этого невысокого лобастого человека всерьез, и в Цюрихе не найти и трех десятков человек, которые считали бы для себя важным запомнить имя этого Владимира Ильича Ульянова, человека, живущего у сапожника. И если бы тогда один из тех шикарных автомобилей, которые на больших скоростях носятся по городу от посольства к посольству, при несчастном стечении обстоятельств задавил бы его, мир так бы и не узнал, что существовал человек, носивший фамилию Ульянова, или Ленина.