Стихотворения и поэмы - [9]

Хочу забвения и молчаливой нощи,

Я был не выше, чем трава и червь.

Страдания мои – страданья темной рощи,

И пламень мой – сияние камней.

Средь шороха домов, средь кирпичей крылатых

Я женщину живую полюбил,

И я возненавидел дух искусства

И, как живой, зарей заговорил.

Но путник тот, кто путать не умеет.

Я перепутал путь – быть зодчим не могу.

Дай силу мне отринуть жезл искусства,

Природа – храм, хочу быть прахом в ней.

И снится мне, что я вхожу покорно

В широкий храм, где пашут пастухи,

Что там жена, подъемлющая сына,

Средь пастухов, подъемлющих пласты.

Взращен искусством я от колыбели,

К природе завистью и ненавистью полн,

Все чаще вспоминаю берег тленный

И прах земли, отвергнутые мной.

Февр. 1923

Немного меда, перца и вервены…

Немного меда, перца и вервены

И темный вкус от рук твоих во рту.

Свиваются поднявшиеся стены.

Над нами европейцы ходят и поют.

Но вот они среди долин Урала,

Они лежат в цепях и слышат треск домов

Средь площадей, средь улиц одичалых,

Средь опрокинутых арийских берегов.

Мы Запада последние осколки…

Мы Запада последние осколки

В стране тесовых изб и азиатских вьюг.

Удел Овидия влачим мы в нашем доме…

– Да будь смелей, я поддержу, старик.

И бросил старика. Канал Обводный.

Тиха луна, тиха вода над ним.

Самоубийца я. Но ветер легким шелком

До щек дотронулся и отошел звеня.

18 марта 1923

Финский берег

1

Любовь опять томит, весенний запах нежен,

Кричала чайкой ночь и билась у окна,

Но тело с каждым днем становится все реже,

И сквозь него сияет Иордан.

И странен ангел мне, дощатый мост Дворцовый

И голубой, как небо, Петроград,

Когда сияет солнце, светят скалы, горы

Из тела моего на зимний Летний сад.

2

Двенадцать долгих дней в груди махало сердце

И стало городом среди Ливийских гор.

А он все ходит по Садовой в церковь

Ловить мой успокоенный, остекленевший взор.

И стало страшно мне сидеть у белых статуй,

Вдыхать лазурь и пить вино из лоз,

Когда он верит, друг и враг заклятый,

Что вновь пойду средь Павловских берез.

3

Но пестрою, но радостной природой

И башнями колоколов не соблазнен.

Восток вдыхаю, бой и непогоду

Под мякотью шарманочных икон.

Шумит Москва, широк прогорклый говор

Но помню я александрийский звон

Огромных площадей и ангелов янтарных,

И петербургских синих пустырей.

Тиха луна над голою поляной.

Стой, человек в шлафроке! Не дыши!

И снова бой румяный и бахвальный

Над насурмленным бархатом реки.

4

И пестрой жизнь моя была

Под небом северным и острым,

Где мед хранил металла звон,

Где меду медь была подобна.

Жизнь нисходила до меня,

Как цепь от предков своенравных,

Как сановитый ход коня,

Как смугломраморные лавры.

И вот один среди болот,

Покинутый потомками своими,

Певец-хранитель город бережет

Орлом слепым над бездыханным сыном.

1923

Мы рождены для пышности, для славы…

Мы рождены для пышности, для славы.

Для нас судьба угасших родников.

О, соловей, сверли о жизни снежной

И шелк пролей и вспыхивай во мгле.

Мы соловьями стали поневоле.

Когда нет жизни, петь нам суждено

О городах погибших, о надежде

И о любви, кипящей, как вино.

4 ноября 1923

Не человек: все отошло, и ясно…

Не человек: все отошло, и ясно,

Что жизнь проста. И снова тишина.

Далекий серп богатых Гималаев,

Среди равнин равнина я

Неотделимая. То соберется комом,

То лесом изойдет, то прошумит травой.

Не человек: ни взмахи волн, ни стоны,

Ни грохот волн и отраженье волн.

И до утра скрипели скрипки, —

Был ярок пир в потухшей стороне.

Казалось мне, привстал я человеком,

Но ты склонилась облаком ко мне.

Ноябрь 1923

Я воплотил унывный голос ночи…

«Я воплотил унывный голос ночи,

«Всех сновидений юности моей.

«Мне страшно, друг, я пережил паденье,

«И блеск луны и город голубой.

«Прости мне зло и ветреные встречи,

«И разговор под кущей городской».

Вдруг пир горит, друзья подъемлют плечи,

Толпою свеч лицо освещено.

«Как странно мне, что здесь себя я встретил,

«Что сам с собой о сне заговорил».

А за окном уже стихает пенье,

Простерся день равниной городской.

Хор

«Куда пойдет проснувшийся средь пира,

«Толпой друзей любезных освещен?»

Но крик горит:

«Средь полунощных сборищ

«Дыханью рощ напрасно верил я.

«Средь очагов, согретых беглым спором,

«Средь чуждых мне проходит жизнь моя.

«Вы скрылись, дни сладчайших разрушений.

«Унылый визг стремящейся зимы

«Не возвратит на низкие ступени

«Спешащих муз холодные ступни.

«Кочевник я среди семейств, спешащих

«К безделию. От лавров далеко

«Я лиру трогаю размеренней и строже,

«Шатер любви простерся широко.

«Спи, лира, спи. Уже Мария внемлет,

«Своей любви не в силах превозмочь,

«И до зари вокруг меня не дремлет

«Александрии башенная ночь».

Июль 1923

Под гром войны тот гробный тать…

Под гром войны тот гробный тать

Свершает путь поспешный,

По хриплым плитам тело волоча.

Легка ладья. Дома уже пылают.

Перетащил. Вернулся и потух.

Теперь одно: о, голос соловьиный!

Перенеслось:

«Любимый мой, прощай».

Один на площади среди дворцов змеистых

Остановился он – безмысленная мгла.

Его же голос, сидя в пышном доме,

Кивал ему, и пел, и рвался сквозь окно.

И видел он горящие волокна,

И целовал летящие уста,

Полуживой, кричащий от боязни

Соединиться вновь – хоть тлен и пустота.

Над аркою коням Берлин двухбортный снится,

Полки примерные на рысьих лошадях,

Дремотною зарей разверчены собаки,