Стихотворения и поэмы - [11]

Вновь низвести небесные черты.

В несозданном, несотворенном мире,

Где все полно дыханием твоим,

Не назову гробницами пустыни

Я образы тревожные твои.

Охваченный твоим самосожженьем,

Не жду, что завтра просветлеешь ты

И все еще ловлю в дыму твое виденье

И уходящий голос твой люблю.

И для меня прекрасна ты,

И мать и дочь одновременно

Средь клочьев дыма и огня.

На ложах точно сна виденья

Сидим недвижны и белы,

И самовольное встает

Полулетящее виденье,

Неотразимое явленье.

Отшельники

Отшельники, тристаны и поэты,

Пылающие силой вещества —

Три разных рукава в снующих дебрях мира,

Прикованных к ластящемуся дну.

Среди людей я плыл по морю жизни,

Держа в цепях кричащую тоску,

Хотел забыться я у ног любви жемчужной,

Сидел, смеясь, на днище корабля.

Но день за днем сгущалось оперенье

Крылатых туч над головой тройной,

Зеленых крон все тише шелестенье,

Среди пустынь вдруг очутился я.

И слышу песнь во тьме руин высоких,

В рядах колонн без лавра и плюща:

«Пустынна жизнь среди Пальмир несчастных,

Где молодость, как виноград, цвела

В руках умелых садовода

Без лиц в трех лицах божества.

В его садах необозримых,

Неутолимы и ясны,

Выходят из развалин пары

И вспыхивают на порогах мглы.

И только столп стоит в пустыне,

В тяжелом пурпуре зари,

И бородой Эрот играет,

Копытцами переступает

На барельефе у земли.

Не растворяй в сырую ночь, Геката, —

Среди пустынь, пустую жизнь влачу,

Как изваяния, слова сидят со мною

Желанней пиршества и тише голубей.

И выступает город многолюдный,

И рынок спит в объятьях тишины.

Средь антикваров желчных говорю я:

«Пустынных форм томительно ищу».

Смолкает песнь, Тристан рыдает

В расщелине у драгоценных плит:

«О, для того ль Изольды сердце

Лежало на моей груди,

Чтобы она, как Филомела,

Взлетела в капище любви,

Чтобы она прекрасной птицей

Кричала на ночных брегах…»

Пересекает голос лысый

Из кельи над рекой пустой:

«Не вожделел красот я мира,

Мой кабинет был остеклен,

За ними книги в пасти черной,

За книгами – сырая мгла.

Но все же я искал названий

И пустоту обогащал,

Наследник темный схимы темной,

Сухой и бледный, как монах.

С супругой нежной в жар вечерний

Я не спускался в сад любви…»

Но выступает столп в пустыне,

Шаги из келии ушли.

И в переходах отдаленных,

На разрисованных цветах,

Пространство музыкой светилось,

Как будто солнцем озарилась

Невидимой, но ощутимой речь:

«Когда из волн я восходила

На Итальянские поля —

Но здесь нежданно я нашла

Остаток сына в прежнем зале.

Он красен был и молчалив,

Когда его я поднимала,

И ни кудрей, и ни чела,

Но все же крылышки дрожали».

И появившись вдалеке,

В плаще багровом, в ризе синей,

Седые космы распустив,

Она исчезла над пустыней.

И смолкло все. Как лепка рук умелых,

Тристан в расщелине лежит,

Отшельник дремлет в келье книжной,

Поэт кричит, окаменев.

Зеленых крон все громче шелестенье.

На улице у растопыренных громад

Очнулся я.

Проходит час весенний,

Свершенный день раскрылся у ворот.

Май – сент. 1924

Одно неровное мгновенье…

Одно неровное мгновенье

Под ровным оком бытия

Свершаю путь я по пустыне,

Где искушает скорбь меня.

В шатрах скользящих свет не гаснет,

И от зари и до зари

Венчаюсь скорбью, и прощаюсь,

И вновь венчаюсь до зари.

Как будто скорбь владеет мною,

Махнет платком – и я у ног,

И чувствую: за поцелуй единый

Я первородством пренебрег.

Сент. 1924

Под чудотворным, нежным звоном…

Под чудотворным, нежным звоном

Игральных слов стою опять.

Полудремотное существованье

– Вот, что осталось от меня.

Так сумасшедший собирает

Осколки, камешки, сучки,

Переменясь, располагает

И слушает остатки чувств.

И каждый камешек напоминает

Ему – то тихий говор хат,

То громкие палаты дожей,

Быть может, первую любовь

Средь петербургских улиц шумных,

Когда вдруг вымирал проспект,

И он с подругой многогульной

Который раз свой совершал пробег,

Обеспокоен смутным страхом,

Рассветом, детством и луной.

Но снова ночь благоухает,

Янтарным дымом полон Крым,

Фонтаны бьют и музыка пылает,

И нереиды легкие резвятся перед ним.

Октябрь 1924

Не тщись, художник, к совершенству…

Не тщись, художник, к совершенству

Поднять резец искривленной рукой,

Но выточи его, покрой изящным златом

И со статуей рядом положи.

И магнетически притянутые взоры

Тебя не проглядят в разубранном резце,

А статуя под покрывалом темным

В венце домов останется молчать.

Но прилетят года, резец твой потускнеет,

Проснется статуя и скинет темный плащ

И, патетически перенимая плач,

Заговорит, притягивая взоры.

Окт. 1924

О, сколько лет я превращался в эхо…

О, сколько лет я превращался в эхо,

В стоящий вихрь развалин теневых.

Теперь я вырвался, свободный и скользящий.

И на балкон взошел, где юность начинал.

И снова стрелы улиц освещенных

Марионетную толпу струили подо мной.

И, мне казалось, в этот час отвесный

Я символистом свесился во мглу,

Седым и пережившим становленье

И оперяющим опять глаза свои,

И одиночество при свете лампы ясной,

Когда не ждешь восторженных друзей,

Когда поклонницы стареющей оравой

На креслах наступившее хулят.

Нет, я другой. Живое начертанье

Во мне растет, как зарево.

Я миру показать обязан

Вступление зари в еще живые ночи.

Декабрь 1924

Да, целый год я взвешивал…

Да, целый год я взвешивал,

Но не понять мне моего искусства.

Уже в садах осенняя прохлада,

И дети новые друзей вокруг меня.