Стихотворения и поэмы - [13]

Повесите Помпеи изображенье,

Заглянете в альбом Пальмиры,

Вздохнете об исчезновеньи Вавилона

И о свинцовом скиптре мрачныя царицы

Читать начнете».

ФИЛОСТРАТ:

«Я не за ним. Другого автора

Я как-то пропустил,

Он мне сегодня снился ночью.

Я вспомнил, года два тому назад он был

У вас на нижней полке.

Его «Аттические ночи» я ищу.

Должны вы были настоять,

Чтоб я купил их.

Помните, в тот вечер,

Когда шел снег и дождь,

И красною была луна,

Я забежал в своей крылатке мокрой

За Клавдианом в серых переплетах».

КНИЖНИК:

«Вы каждый день заходите.

В крылатке, насколько помню,

Не забегали вы. А книги

В мышиных переплетах все проданы.

Вот «Ночи» Юнга, редкий экземпляр

С французского на итальянский,

Он вам необходим для постиженья душ.

Его для вас я выбрал в куче хлама».

(Филострат убегает.)

Свист бури. Шестой этаж, черный ход, перед дверью помойное ведро. Стены увешаны потертыми и продранными коврами. Прыгают блохи.

ЦЫГАНКА:

«Так в Бога вы не веруете?»

ФИЛОСТРАТ:

«Нет».

Улица. Цыганка с Тептелкиным идет под ручку. Тептелкин несет под мышкой гитару в футляре.

ЦЫГАНКА:

«Скажите, он опасный человек?»

ТЕПТЕЛКИН:

«Безумец жалкий».

Тептелкин и цыганка входят в подъезд ярко освещенного дома. Бал-маскарад. Тептелкин под руку с Филостратом.

ТЕПТЕЛКИН:

«Поете вы,

Как должно петь – темно и непонятно.

Игрою слов пусть назовут глупцы

Ваш стих. Вы притворяетесь

Искусно. Не правда ли,

Безумие, как средство, изобрел

Наш старый идол Гамлет.

О, все рассчитано и взвешено:

И каждый поворот

И слово каждое,

Как будто вы искусству преданы,

Сомнамбулой, как будто, ступаете между землей и небом,

О, вспоминаю, как мы играли

В бабки в детстве над дворе.

То есть играл лишь я,

А вы прохаживались, вдохновляясь

Прекрасным воздухом воображаемые рощи.

«Как сад прекрасен, – говорили вы, —

«Не то что садики голландские с шарами и гномами

«С лоснящейся улыбкой.

«Аллеи здесь прямы и даже школы Алкамена

«Я видел торс, подверженный отбросам

«Ребячьих тел, сажаемых заботливою няней».

Не мудрено затем услышали вы море

В домашней передряге».

ДАМА:

«Вы ищете неповторимого искусства,

Вы, чувствующий повторяемость всего,

Оно для вас прибежище свободы.

Идемте в сад, здесь так несносен шум.

Ах! Боже мой! Сияющие пары.

Подумать только, молодость прошла.

Я удивляюсь, как вы вне пространства

Из года в год сжигаете себя.

Комната Филострата. Филострат лежит. Читает.

«И одеяло дыр полно,

И в комнате полутемно,

И часовщик дрожит в стене,

Он времени вернейший знак,

Возникший и нежданный враг.

Не замечая, мы живем

И вдруг морщины узнаем».

И Филострат с постели скок

И на трехногий стул присел,

Достал он зеркало.

Увы! Увидел за собой сады

И всплески улиц, взлет колонн,

Антаблементов пестрый хор,

Не тиканье часовщика,

А музыка в груди его.

«Прекрасна жизнь – небытие

Еще прекрасней во сто крат,

Но умереть я не могу.

Пусть говорят, что старый мир

Опасен для ума людей,

Что отрывает от станков

И от носящихся гудков.

Увы, чем старше, тем скорей

Наступит молодость моя.

Сейчас я стар, а завтра юн

И улыбаюсь сквозь огонь».

Верба.

Летит московский раскидай

Весь позолочен, как Китай,

Орнаментальные ларцы

С собою носят кустари.

Тептелкин важно, точно царь,

Идет осматривать базар.

«Вот наша Русь, – он говорит, —

Заморских штучек не люблю,

Советы – это наша Русь,

Они хранились в глубине

Под Византийскою парчой,

Под западною чепухой».

Филострат идет с рукописью в театр. I акт. Темно.

ФИЛОСТРАТ:

Страшнее жить нам с каждым годом,

Мы правим пир среди чумы,

Погружены в свои печали.

Сады для нас благоухают,

Мы слышим моря дальний гул,

И мифологией случайно

Мы вызываем страшный мир

В толпу и в город малолюдный,

Где мертвые тела лежат,

Где с грудью полуобнаженной

Стоит прекрасна и бела

Венеры статуя и символ.

Садитесь, Сильвия, составил я стихотворение для вас:

«Стонали, точно жены, струны:

Ты в черных нас не обращай

И голубями в светлом мире

Дожить до растворенья дай,

Чтоб с гордостью неколебимой

Высокие черты несли

Как излияние природы,

Ушедшей в бесполезный цвет,

Сейчас для нищих бесполезный».

СИЛЬВИЯ:

«Мне с Вами страшно.

Зачем бередить наши раны,

Еще не утеряли свет

Земля и солнце и свобода.

Возьмемте книгу и пойдем

Читать ее под шелесты фонтанов,

Пока еще охваченные сном

Друзья покоятся. Забудем город».

Есть в статуях вина очарованье,

Высокой осени пьянящие плоды,

Они особенно румяны,

Но для толпы бесцветны и бледны,

И как бы порожденье злобной силы

Они опять стихией стали тьмы.

В конце аллеи появляется СТАРИК ФИЛОСОФ:

«Увы, жива мифологема

Боренья света с тьмой.

Там в городе считают нас чумными,

Мы их считать обречены.

Оттуда я, ужасную Венеру

Там вознесли. Разрушен брак

И семьи опустели, очаги замолкли,

Небесную Венеру вы здесь храните,

Но все мифологема».

СИЛЬВИЯ:

«Ушел старик, боюсь, он занесет заразу в наш замок.

С некоторых пор веселье как-то иссякает наше.

Все реже слышны скрипки по ночам,

Все реже опьянение нисходит.

И иногда мне кажется, что мы

Окружены стеной недобровольно».

Во дворе появляется ЧЕЛОВЕК:

«Наш дивный друг всегда такой веселый

Повесился над Данта песнью пятой.

Нам Дант становится опасен,

Хотя ни в ад, ни в рай не верим мы.

Песнь оставшихся в замке:

Любовь, и дружба, и вино,

Пергамент, песня и окно,

Шумит и воет Геллеспонт,

Как чернобурный Ахеронт.

На берегу стоим, глядим,