Стихотворения и поэмы - [7]

Сидит она торгуя на дороге…

Сидит она торгуя на дороге,

Пройдет плевок, раскачивая котелком,

Я закурю махру, потряхивая ноги,

Глаза вздымая золотой волной.

И к странной девушке прижму свои ресницы,

И безобразную всю молодость свою,

И нас покроет синий звездный иней,

И стану девушкой, торгующей средь вьюг.

Прорезал грудь венецианской ночи кусок…

Прорезал грудь венецианской ночи кусок,

Текут в перстах огни свечей,

Широким знойным зеленым овсом

Звенит, дрожит меры ручей.

Распластанный, сплю и вижу сон:

Дрожат огни над игральным столом,

Мы в полумасках и домино

Глядим на бубны в небе ночном.

Наверно, гибель для нашей земли

Несет Бонапарт, о, прижмись тесней.

Луна сидит на алой мели.

На потолке квадраты теней.

Крестьянка в избе готовит обед,

На русской печи набухает пшено.

Сегодня солнце – красная медь,

Струится рожь и бьет в окно.

1922

Ночь на Литейном

I

Любовь страшна не смертью поцелуя,

Но скитом яблочным, монашеской ольхой,

Что пронесутся в голосе любимой

С подщелкиваньем резким: «Упокой».

Давно легли рассеянные пальцы

На плечи детские и на бедро твое, —

И позабыл и волк, и волхв и лирник

Гортанный клекот лиры боевой.

Мой конь храпит и мраморами брызжет.

Не променяю жизнь на мрамор и гранит,

Пока в груди живое сердце дышит,

Пока во мне живая кровь поет.

Кует заря кибитку золотую,

Пегас, взорли кипящую любовь, —

Так говорю, и музу зрю нагую

В плаще дырявом и венке из роз.

Богоподобная, пристало ли томиться,

Оставь в покое грешного певца.

Колени женские прекраснее, чем лица

Прекрасномраморного мудреца.

Любовь страшна, монашенкою смуглой

Ты ждешь меня и плачешь на заре,

Ольха скрипит, ракитный лист кружится,

И вместо яства уксус и полынь.

II

Мой бог гнилой, но юность сохранил,

И мне страшней всего упругий бюст и плечи,

И женское бедро, и кожи женской всхлип,

Впитавший в муках муку страстной ночи.

И вот теперь брожу, как Ориген,

Смотрю закат холодный и просторный.

Не для меня, Мария, сладкий плен

И твой вопрос, встающий в зыби черной.

III

Лишь шумят в непогоду ставни,

Сквозь сквозные дома завыванье полей.

Наш камин, и твое золотое лицо, словно льдина,

За окном треск снегов и трава.

Это вечер, Мария. Средь развалин России

Горек вкус у вина. Расскажи мне опять про любовь,

Про крылатую, черную птицу с большими зрачками

И с когтями, как красная кровь.

IV

В пернатых облаках все те же струны славы,

Амуров рой. Но пот холодных глаз,

И пальцы помнят землю, смех и травы,

И серп зеленый у брегов дубрав.

Умолкнул гул, повеяло прохладой,

Темнее ночи и желтей вина

Проклятый бог сухой и злой Эллады

На пристани остановил меня.

V

Ночь отгорела оплывшей свечой восковою,

И над домом моим белое солнце скользит.

На паркетном полу распростерлись иглы и хвои,

Аполлон по ступенькам, закутавшись в шубу, бежит.

Но сандалии сохнут на ярко начищенной меди.

Знаю, завтра придет и, на лире уныло бренча,

Будет петь о снегах, где так жалобны звонкие плечи,

Будет кутать унылые плечи в меха.

Поэма квадратов

1

Да, я поэт трагической забавы,

А все же жизнь смертельно хороша.

Как будто женщина с линейными руками,

А не тлетворный куб из меди и стекла.

Снует базар, любимый говор черни.

Фонтан Бахчисарайский помнишь, друг?

Так от пластических Венер в квадраты кубов

Провалимся.

2

На скоротечный путь вступаю неизменно,

Легка нога, но упадает путь:

На Киликийский Тавр – под ухом гул гитары,

А в ресторан – но рядом душный Тмол.

Да, человек подобен океану,

А мозг его подобен янтарю,

Что на брегах лежит, а хочет влиться в пламень

Огромных рук, взметающих зарю.

И голосом своим нерукотворным

Дарую дань грядущим племенам,

Я знаю – кирпичом огнеупорным

Лежу у христианских стран.

Струна гудит, и дышат лавр и мята

Костями эллинов на ветряной земле,

И вот лечу, подхваченный спиралью.

Где упаду?

3

И вижу я несбывшееся детство,

Сестры не дали мне, ее не сотворить

Ни рокоту дубрав великолепной славы,

Ни золоту цыганского шатра.

Да, тело – океан, а мозг над головою

Склонен в зрачки и видит листный сад

И времена тугие и благие Великой Греции.

4

Скрутилась ночь. Аиша, стан девичий,

Смотри, на лодке, Пряжку серебря,

Плывет заря. Но легкий стан девичий

Ответствует: «Зари не вижу я».

5

Да, я поэт трагической забавы,

А все же жизнь смертельно хороша,

Как будто женщина с линейными руками,

А не тлетворный куб из меди и стекла.

Снует базар, любимый говор черни.

Фонтан Бахчисарайский помнишь, друг?

Так от пластических Венер в квадраты кубов

Провалимся.

6

Покатый дом и гул протяжных улиц.

Отшельника квадратный лоб горит.

Овальным озером, бездомным кругом

По женским плоскостям скользит.

Да, ты, поэт, владеешь плоскостями,

Квадратами ямбических фигур.

Морей погасших не запомнит память,

Ни белизны, ни золота Харит.

Июнь 1922

Бегу в ночи над Финскою дорогой…

Бегу в ночи над Финскою дорогой.

России не было – колониальный бред.

А там внутри земля бурлит и воет,

Встает мохнатый и звериный человек.

Мы чуждых стран чужое наслоенье,

Мы запада владыки и князья.

Зачем родились мы в стране звериной крови,

Где у людей в глазах огромная заря.

Я не люблю зарю. Предпочитаю свист и бурю,

Осенний свист и безнадежный свист.

Пусть Вифлеем стучит и воет: «Жизни новой!»

Я волнами языческими полн.

Косым углом приподнятые плечи,

На черепе потухшее лицо:

Плывет Орфей – прообраз мой далекий