Стихотворения и поэмы - [16]

За ручку каждого ведет

И каждый песенку поет:

«Проходит ночь,

Уходим прочь

В свои дома,

В подвалы.

А с вышины

Из глубины

Густых паров,

Глядит любовь

И движет солнцем

И землей,

Зеленокрасною луной,

Зеленокрасною водою».

Мрак побелел, бледнели лица…

Мрак побелел, бледнели лица

Полуоставшихся гостей,

Казалось, город просыпался

Еще ненужней и бойчей.

Пред Вознесенской Клеопатрой

Он опьянение прервал,

Его товарищ на диване

Опустошенный засыпал.

И женщина огромной тенью,

Как идол, высилась меж них,

Чуть шевеля пахучей тканью

На красной пола желтизне.

А на столе сиял, как перстень,

Еще не допитый глоток.

Символ не-вечности искусства

Быть опьяненными всегда.

От берегов на берег…

От берегов на берег

Меня зовет она,

Как будто ветер блещет,

Как будто бьет волна.

И с птичьими ногами

И с голосом благим

Одета синим светом

Садится предо мной:

«Плывем мы в океане,

Корабль потонет вдруг,

На острова блаженных

Прибудем, милый друг.

И музыку услышишь,

И выйдет из пещер

Прельщающий движенье

Сомнамбулой Орфей.

Сапфировые косы,

Фракийские глаза,

А на устах улыбка

Придворного певца».

В стране Гипербореев

Есть остров Петербург,

И музы бьют ногами,

Хотя давно мертвы.

И птица приумолкла.

– Чирик, чирик, чирик —

И на окне, над локтем

Герани куст возник.

Не лазоревый дождь…

Не лазоревый дождь,

И не буря во время ночное.

И не бездна вверху,

И не бездна внизу.

И не кажутся флотом,

Качаемым бурной волною,

Эти толпы домов

С перепуганным отблеском лиц.

Лишь у стекол герань

Заменила прежние пальмы

И висят занавески

Вместо тяжелых портьер.

Да еще поднялись

И засели за книгу,

Чтобы стала поменьше,

Поуютнее жизнь.

В этой жизни пустынной,

О, мой друг темнокудрый,

Нас дома разделяют,

Но, как птицы, навстречу

Наши души летят.

И встречаются ночью

На склоне цветущем,

Утомленные очи подняв.

1926

Дрожал проспект, стреляя светом,

Извозчиков дымилась цепь,

И вверх змеями извивалась

Толпа безжизненных калек.

И каждый маму вспоминает,

Вспотевший лобик вытирает,

И в хоровод детей вступает

С подругой первой на лугу.

И бонны медленно шагают,

Как злые феи с тростью длинной,

А гувернеры в отдаленье

Ждут окончанья торжества.

И змеи бледные проспекта

Ползут по лестницам осклизлым

И видят клети, в клетях лица

Подруг торжественного дня.

И исковерканные очи

Глядят с глубоким состраданьем

На вверх ползущие тела.

И прежним именем ласкают,

И в хоровод детей вступают

С распущенной косою длинной,

С глазами точно крылья птиц.

1926

III. Стихи 1927–1934 гг

Я стал просвечивающей формой…

Я стал просвечивающей формой,

Свисающейся веткой винограда,

Но нету птиц, клюющих рано утром

Мои качающиеся плоды.

Я вижу длительные дороги,

Подпрыгивающие тропинки,

Разнохарактерные толпы

Разносияющих людей,

И выплывает в ночь Тептелкин,

В моем пространстве безызмерном

Он держит Феникса сиянье

В чуть облысевшей голове.

А на Москве-реке далекой

Стоит рассейский Кремль высокий,

В нем голубь спит

В воротничке,

Я сам сижу

На облучке,

Поп впереди – за мною гроб,

В нем тот же я – совсем другой,

Со мной подруга, дикий сад

– Луна над желтизной оград.

Песня слов

1

Старые слова поют:

Мы все сюсюкаем и пляшем

И крылышками машем, машем,

И каждый фиговый дурак

За нами вслед пуститься рад.

Молодые слова поют:

Но мы печальны, боже мой,

Всей жизни гибель мы переживаем:

Увянет ли цветок – уже грустим,

Но вот другой – и мы позабываем

Все, все, что было связано с цветком:

Его огней минутное дыханье,

Строенье чудное его

И неизбежность увяданья.

Старые слова поют:

И уши длинные у нас.

Мы слышим, как растет трава,

И даже солнечный восход

В нас удивительно поет.

Вместе старые и молодые:

Пусть спит купец, пусть спит игрок,

Над нами тяготеет рок.

Вкруг Аполлона пляшем мы,

В высокий сон погружены,

И понимаем, что нас нет,

Что мы словесный только бред

Того, кто там в окне сидит

С молочницею говорит.

2

Я девой нежною была,

Шлейф смысла за собой вела.

Любовь – вскричали мотыльки

И пали ниц, как васильки.

И слово за строкой плывет,

Вдруг повернется и уйдет.

Затем появится опять,

Возьми его и будешь тать,

Что взять никак не мог всего,

И взял, что годно для него.

3

Слово в театральном костюме:

Мне хорошо в сырую ночь

Блуждать и гаснуть над водой

И думать о судьбе иной,

Когда одет пыльцою был,

Когда других произносил

Таких же точно мотыльков,

В прах разодетых дурачков.

Дай ручку, слово, раз, два, три!

Хожу с тобою по земли.

За мною шествуют слова

И крылышки дрожат едва.

Как будто бы амуров рой

Идет во глубине ночной.

Куда идет? Кого ведет?

И для чего опять поет?

И тонкий дым и легкий страх

Я чувствую в своих глазах.

И вижу, вижу маскарад.

Слова на полочках стоят —

Одно одето, точно граф,

Другое – как лакей Евграф,

А третье – верный архаизм —

Скользит как будто бы трюкизм,

Танцует в такт и вниз глядит.

Там в городе бежит река,

Целуются два голубка,

Милиционер, зевнув, идет

И смотрит, как вода плывет.

Его подруга, как луна —

Ее изогнута спина,

Интеллигентен, тих и чист,

Смотрю, как дремлет букинист.

В подвале сыро и темно,

Семь полок, лестница, окно.

Но что мне делать в вышине,

Когда не холодно здесь мне?

Здесь запах книг,

Здесь стук жуков,

Как будто тиканье часов.

Здесь время снизу жрет слова,

А наверху идет борьба.

1927

«Стихи из романа „Козлиная песнь“

«1»

Где вы оченьки, где вы светлые.

В переулках ли, темных уличках

Разбежалися, да повернулися,