Стихотворения и поэмы - [41]

Он спит иль нет — мне дела нет!

Будите, чтобы шел сюда!

Спать уложу тебя, сосед, —

Так не проснешься никогда!»

Арабы встали — как им быть?

Прут накалили на огне.

Царя по пяткам стали бить,

А царь лишь охает во сне:

«Ох! Невозможно час один

Забыться от проклятых блох!» —

И только крякнул исполин.

Невозмутим был царский вздох.

Лемех достали от сохи.

Его калили на огне

И, раскаленным добела,

Царя хватили по спине.

«Ох! Не уснешь и час один

От трижды клятых комаров!» —

Вновь глухо крякнул исполин,

Зевнул опять, уснуть готов…

Но вдруг вскочил, глаза скосил:

Пред ним — Давид! Мелик — рычать.

И начал дуть изо всех сил.

Чтоб великана прочь умчать.

Глядит — тот с места ни ногой,

Трепещет — подошла гроза!

И взор свой, кровью налитой,

Вперил в Давидовы глаза.

Как увидал, — так мощи в нем

На десять убыло волов.

Присел на ложе, — а потом

Поток полился льстивых слов.

«Привет Давиду! Отдохни,

Сядь, потолкуем, — говорит, —

А там со мною бой начни,

Коль боем ты еще не сыт».

В шатре меж тем он яму рыл;

До сорока локтей обрыв,

Ковром он пасть ее покрыл,

Сначала сеткою покрыв.

Кого он побороть не мог,

Тех зазывал к себе в шатер

И льстиво — гостю невдомек —

Сажал на гибельный ковер.

Сойдя с коня, вошел Давид,

Уселся и упал в провал…

«Ха-ха-ха-ха!.. Хо-хо-хо-хо! —

Свирепый царь захохотал.

Коли сумел туда попасть,

Там и сгниешь! Довольно жил!»

И на погибельную пасть

Огромный жернов наложил.

XXII

А Оган-Горлан уснул в эту ночь,

И ночью во сне увидал старик:

Где Мсыр — в небесах там солнце горит,

А горный Сасун под тучей поник.

С постели его тут поднял испуг.

«Ты, жена, — сказал, — посвети-ка мне!

Больно юн Давид, отбился от рук, —

Ах, туча лежит на родной стране!»

— «Ой, прахом посыпь ты темя себе!

Наверно, Давид где-нибудь в гостях.

Ты лежишь-храпишь, а сны у тебя

Бог знает о чем, — оттого и страх».

Вновь уснул Оган, проснулся опять:

«Ой, жена, Давид дождался беды.

Ой, Мсыра звезда всех ярче горит,

Но печален свет у нашей звезды».

А жена кричит, стоит на своем:

«Что сталось с тобой средь ночи глухой?»

И Оган лицо осенил крестом,

Отвернулся, спит, тревожен душой.

И еще грозней ему снится сон,

Он видит во сне небес высоту.

Свет мсырской звезды — на весь небосклон,

Сасуна ж звезда зашла в темноту.

В испуге вскочил: «Сгинь дом твой, жена!

Что слушать тебя, ты умом скудна!

Там погиб-пропал наш мальчик Давид,

Вставай да давай мне мой меч и щит».

XXIII

Пошел в конюшню, потрепал

Коня он белого рукой:

«Эй, белый конь, когда домчишь

Меня к Давиду, ретивой?»

«К рассвету», — говорит в ответ

И — брюхом оземь конь лихой.

«Сломи хребет! Что мне рассвет?

Поспею к гробу я с тобой!»

Он треплет красного коня,

И — брюхом оземь огневой.

«Джан, красный конь, когда домчишь

Меня к Давиду, ретивой?»

«Да в час единый, — конь сказал, —

Домчу к Давиду; я — лихой!»

— «Овес, что я тебе давал,

Да станет ядом и чумой!»

Тут к вороному подступал,

Не рухнул наземь вороной.

«Джан вороной, когда, — сказал, —

Меня домчишь к Давиду в бой?»

— «Коль будешь крепко ты сидеть,

Коснешься стремени ногой.

Другую не успеешь вдеть,—

Домчу!» — ответил вороной.

XXIV

Он вороного оседлал,

И — в стремя левою ногой.

Пока же правую вдевал,

Уж был в Сасуне вороной.

Глядит: Давидов конь, один,

Уныло бродит по горам.

А мсырцы посреди равнин

Что море — нет числа шатрам.

Семь бычьих шкур он надевал, —

Боялся: от избытка сил

Не разорваться б! Тучей встал

И с кручи горной возгласил:

«Эй, эй, Давид! Где ты? Услышь!

Недаром носишь ратный крест!

Святую деву помяни,

Явись под солнцем этих мест!»

Пророкотал, донесся клич

К Давиду под тюремный кров.

«Эй, эй, — сказал, — то дядя мой,

С горы Сасуна этот зов!

И богоматерь Марута

И древний крест мой боевой,

В мой трудный час взываю к вам…» —

И прянул витязь удалой.

По жернову ударил он,

Разбил на тысячу кусков,

Взвились обломки в небосклон, —

Так и летят ряды веков.

Из ямы вышел, грозен встал —

И задрожал Мелик пред ним:

«Мой брат Давид, ко мне поди,

Садись за стол, поговорим».

— «Теперь твой хлеб не для меня.

Лукав ты, низок и труслив.

Бери доспех, седлай коня,

И вступим в бой, пока ты жив».

«Ну, вступим в бой! — сказал Мелик.—

Но ударять сначала — мне».

«Пускай — тебе!» — сказал Давид

И стал средь поля на коне.

Взял палицу Мысрамелик.

Помчался, во весь дух гоня.

Он залетел в Диарбекир —

И вновь назад погнал коня.

Три тысячи был лидров[53] вес

Огромной палицы одной.

Ударил он — в пыли исчез.

Заколебался шар земной.

«Землетрясение? Рухнул мир?» —

В смятении спрашивал народ.

«О нет, то жаркой крови пир,

То великанов бой идет!»

«Один удар — и пал Давид!» —

Войскам провозгласил Мелик.

Но из-под тучи крик гремит:

«Я жив!» — Давида грозный крик.

«Ай, ай, — разбегу мало нам!

Гляди, как налечу сейчас!» —

Вскричал Мелик. Могуч и прям.

Сел на коня второй он раз.

Теперь уж скачет он в Алепп,

Оттуда вновь погнал коня.

От вихря пыли мир ослеп,

Под бурей задрожал, стеня.

Разит. Услыша грозный гром,

Оглохли люди, нем язык.

«Осиротел сасунцев дом!» —

Спешит похвастаться Мелик.

«Я жив! — воскликнул вновь Давид, —

Скачи еще — черед не мой!» —

«Ай, ай, разбегу мало нам!..» —

Мелик воскликнул сам не свой.

Мчал в третий раз он горячо,

И в мсырский ускакал предел,

И с палицей через плечо

Вновь на Давида налетел.

Изо всех сил ударил он.

Ужасен гром был, мир поник.