Стихотворения и поэмы - [109]

В своем городе, до которого птице

Долететь не всегда удалось бы,

Даже птице быстрей зарницы.

И она б от дождей размокла,

Слон бежал бы и сдох от бега,

И разбилась бы в бурях, как стекла,

Огненная сагибов телега.

7

Так далеко был этот Ленни,

А услышал тотчас же Сами.

И мальчик стоял на коленях

С мокрыми большими глазами.

А вскочил легко и проворно,

Точно маслом намазали бедра,

Вечер пролил на стан его черный

Благовоний полные ведра,

Будто снова он родился в Амритсаре,

И на этот раз человеком,—

Никогда его больше не ударит

Злой Сагиб своим жестким стеком.

14–15 августа 1920 Деревня Тярлево

494. ДОРОГА

М.К.Н.

О ГОРОДЕ ТИФЛИСЕ, О ЕГО ДВОЙНОЙ ДУШЕ И О ТОМ, ЧТО КАЖДОМУ ПУТНИКУ ПРИХОДИТ ВРЕМЯ ВОЗВРАЩАТЬСЯ ДОМОЙ

Моим гортанным толмачом

Был сам Тифлис, и в толчее

Горбатых улиц он учел,

Что он богаче и ловчей.

То хвастал пышной тканью

Или зурной хвалебной,

То падал в серной бане

Снопом воды целебной,

Сбегая с головы

Прокипяченной дрожью

На каменные швы

У моего подножья.

Из бани, слова не сказав,

Швырял меня в Шайтан-базар,

Где солнечной экземой

Изъедены до пыли

Карнизы, щеки, этажи,

Где он, рассыпанный, лежит

Коробочной системой

Товарных изобилий.

Не смерч меня издалека

Занес — при чем тут ветер,

Я лишь прохожий и пока

Плохой свидетель, но свидетель,

И я вношу поправку

В твоих лавчонок строй,

В харчевен топот бычий,

Тифлис, а ты смешной,

Ты прошлым обезличен.

Твои цирюльники, бренча

Всем арсеналом мелким,

Рвут бороды, качаясь, —

Но это ведь подделка?

Ослы твои под плетью,

И с их хурджинов[60] ловких

Стекают все столетья, —

Но это же издевка?

Он был высоким толмачом,

Тифлис, когда и в толчее

Моих насмешек он учел,

Что он богаче и ловчей.

И я увидел, между плеч,

Кирпичных плеч и серых,

Где и барану душно лечь, —

Резвится галстук пионера.

Старинный оседлав устой

Военной колокольни,

С разъяренною краснотой

Висит пятиугольная…

Забыв шахсей-вахсей, мулла

Косит халат из-за угла,

Отдав поклоном поясным

Почет плакатам расписным.

В победных войск линейный звон,

Где Юг и Запад на коне,

Вбегает кличей сходка,

Газетный дождь и, наконец,

Резвящихся гогон[61]

Павлиная походка…

Стакан вспотел, но в чайхане

Сквозняк живет, и оттого

Вода прохладнее всего.

И вот — усмешки ни одной.

Ты собран весь, ты дышишь чаще,

Когда прощаешься с двойной,

С тифлисской правдой, как участник.

Уж Север звал меня условными

Сигналами вернуться:

Обманами снега в горах,

В реке пролетавшими бревнами,

Узором чайханного блюдца

Приказывал Север вернуться[62].

КАК ВЫГЛЯДИТ НОЧНАЯ ГРУЗИЯ И ЗЕМО-АВЧАЛЬСКАЯ ГИДРОСТАНЦИЯ

Седлаю ночь. Дорогу кличу.

Тифлис за нами, ночь и я.

Мы золотим, как зуб, добычу.

Но слушай нас, Ирония.

Где пухнут плотиной Авчалы,

Ты снизишь дороги полет,

Оставишь мотор и причалишь

К дрожащему борту работ.

Теперь же — чинары и вязы

С размаху бросаются к нам,

Еще не споткнувшись ни разу…

Теперь же — по сторонам

Спит Грузия, запаковав

Забот старинные мешки,

В ларях, на холмах раскидав.

Гляжу на них из-под руки.

Нежданней блеска — алыча.

И для нее и для меня

Свет пневматического дня

Буравит серый лоб Авчал.

Здесь доблесть заново свежа

И руки греет на юру,

Здесь режут без ножа

Вопящую Куру,

Чтобы стальной гусак

Волны слепой шатанье

Заставил проплясать,

Плясать по расписанью,

Машинная игра

Чтоб тешилася хмуро,

Свирепая Кура,

Ты станешь робкой ку́рой.

Снует рабочая орда,

Ордою той переиначен

Один, кричавший: «Хабарда!»,

Глядел других иначе.

Как ни закатывай рукава,

Ты среди пестрых пестрый.

Слишком отчетлива голова,

И ярость не по росту.

«Довольно, ты схвачен — сознайся,

Не ты ли грозу горячил?

Не ты ль опрокидывал барса?

И ямбу судьбу поручил?

Товарищ, не правда ль?»

Сказал он, вставая:

«Я в книге оправдан,

Но здесь — я не знаю.

Я долго в печати

Коптился и понял,

Что нужно начать мне

Иную погоню,

Откинув молчанье,

Сквозь цепкие, длинные

Леса примечаний,

Статей с укоризной, —

Я вышел в долину,

Где нет архаизмов.

Оставив подрясник

На белых страницах,

Я выпал из басни,

Чтоб здесь повториться,

Теперь в отряхающем

Каменность мире

Я снова — ломающий

Правила Мцыри»[63].

Да разве плотине, разве ж ей

Понять беглеца такого?

Я руку его задержал в своей,

Смотря на него без слова.

Плотина росла, громоздясь по воде,

Над ней, над громадой теснящей,

Гремел пневматический день,

Как полный инструментов ящик.

Авчалы за нами, но я не бедней,

В конюшнях Иронии много коней.

О РАЗБОЙНИКЕ ЧОЛОКАЕВЕ [64] И ГОРОДЕ ДУШЕТЕ

Ты ждешь меня, Адай-хох[65],

Великий орех ледяной?

Но в долине орех неплох,

А в потоке и лед иной.

Чего ж тебе сидеть в душе,

Как служба в новобранце,

В семи шагах Душет

Стоит зеленый, глянцевый.

Правда, ты тишью радуешь,

Внизу же обвалы бед.

Давно ли, с отвеса падая,

Чолокаев душил Душет?

Купаясь ястребом хриплым,

Бесславя горское право,

Он вольность украсил скрипом

Измен, позументом ржавым.

Как тень гонимой породы,

От чутких погони ушей

Бежал трущоб воевода

К навесам шалашей.

Плевал на кровли скромные,

Слал на них топор,

Топча ногой бездомной

Беднейшие из нор.

Так ты уважил нищету?

Шакал не ляжет с тобою тут.

Внимание, князь, — на родине,

Где моря зыбь глухая,

Шалаш такой же, вроде

Последнего сарая.

К нему вот на пустырь,

Подрезанный прибоя бритвой,

Пришел гостить не то, что ты, —

Хозяин битвы — перед битвой.

Строитель дома для вселенной

Пришел как равный к шалашу,