Стихотворения и поэмы. Т. II - [2]

Приветствуют — уснувших — сны.

Но вот поднимется туман,

Не вынесши земного зноя,

Облаковидный караван

Уйдет в пространство голубое,

И снова солнечная слава

Очаровательно чиста.

Вдруг мы заметим, что оправа

Желто-песочная — пуста.

«Немилосердна Божья тишина…»

Немилосердна Божья тишина,

Она безмолвьем отягощена.

Она томит, она смиряет нас

Глухим огнем и мраком цепких глаз.

Спеленуты высокой тишиной

И наготой ее и простотой,

Напрасно тянемся к святым дарам,

Напрасно силимся покинуть храм.

«Подумай, быть может, последнее в жизни…»

Подумай, быть может, последнее в жизни

Мгновенье цветет над тобой,

Быть может, ты скоро для новой отчизны

Оставишь свой остров земной.

Подумай, ведь все, что живет и сияет,

К чему ты душою привык,

Как дым, в небесах развеваясь, растает,

Уснет, как в пустыне родник.

Поверь мне, бессмертно слепое мгновенье, —

Умей же мгновеньем владеть,

Чтоб после достойно и без сожаленья

Насытясь земным, умереть.

1934

«Неплодородный и кремнистый кряж!..»

Неплодородный и кремнистый кряж!

Напрасен труд, суровый и упорный.

Насильственный оратай я и страж

Земли — я знал, что погибают зерна.

Ветра и зной взвевали серый прах.

Мой негостеприимный край бежали

Стада и табуны, и лишь репейник чах;

Огонь и дымы воздух угнетали.

Но он прошел, бесспорен и могуч,

Твоей любви великолепный ливень —

Огромным счастием огромных туч;

И край зацвел, тяжелый и счастливый.

И глядя на пасущихся овец,

И на цветы, и на большие травы,

Я знал, что я отныне, Бог Отец,

Тебе, как пахарю, достойно равен.

«Был неуклюж рассвет. Он долго шарил…»

Был неуклюж рассвет. Он долго шарил

В кустах, средь серых ребер бурелома,

И мне казалось, — он меня состарил,

Как будто старость мне была знакома.

С бесформенным и вялым небосклоном

Не совладав и отступить не смея,

Рассвет огнем мучительным и сонным

Напрасно бился, будто цепенея.

Но в этот час тяжелого рожденья

Внезапно вышли и пошли на приступ,

Навстречу дню — чириканьем и пеньем

Мильоны птиц — неудержимым свистом.

Преображен блаженным звоном воздух!

Вкушая благовест земной природы,

Рассвет рукой прикрыл большие звезды

И вытер пятна ночи с небосвода.

«В молчание, как в воду, погрузясь…»

В молчание, как в воду, погрузясь,

Плывет и кренится корабль тяжелый слова.

Вода бежит, невольно раздвоясь

И за кормой смыкаясь снова.

Как медленно мутнеет голова!

Годами муза ждет, но корабельный остов

Двойная окружила синева,

И все по-прежнему — необитаем остров.

Безветренный и безмятежный день!

Горстями пью благословенное безделье,

И не ложится голубая тень

Стихов — над лирной колыбелью.

На палубе — смолистый дух сосны

И голубые хлопья воздуха и света.

Как стаи рыб, ныряют в волнах сны,

И проплывает в нежной глубине комета.

«Плачь, муза, плачь!» Бесплоден мирный зной,

И ветер спит и видит сны, и в тишине лазурной

В разладе он с эоловой струной

И с песней творческой и бурной.

«Оцепенение, его, увы…»

Оцепенение, его, увы,

Не выразишь, не вытеснишь словами.

Оно уставилось в меня глазами,

Как будто полнолунными, — совы.

И полусон не смея опрокинуть,

Напрасно хочет исполинский слух

Внять бормотанию глухих старух

И этот мир, и эту жизнь — покинуть.

«На утомленном облаками небе…»

На утомленном облаками небе,

Как будто тяжесть вправду велика,

Холодная, вечерняя рука

Рисует острый, пятипалый гребень, —

И черные вонзаются лучи

В растрепанные волосы и тучи,

И ночь спешат принесть на всякий случай

От века расторопные ткачи.

…………………………………..

Иных по вечерам смущает совесть —

Они молчат, но в мерзкой тишине

Сама собой, в самодержавном сне,

Развертывается ночная повесть.

«Не трогай ночь — на что тебе…»

Не трогай ночь — на что тебе

Привычной правды разрушенье?

Гляди, она в самой себе

Давно нашла осуществленье.

И если в расщепленный мрак

Чужая истина ворвется,

Не выдержав, умрет маяк

И обреченный не проснется.

Храни, мой друг, бесценный дар,

Бесценной слепоты молчанье, —

Когда-нибудь иной пожар

Сожжет твое существованье.

«Опустошаясь до самого дна, до отчаянья…»

Опустошаясь до самого дна, до отчаянья,

Так вот — до капли, до самой последней,

Облаком — вверх, где безмерно молчание,

Где лишь рукою подать до вселенной соседней —

Господи, там —

Снова, и мучась и маясь огромной разлукою,

Снова к планете бесцельно любимой,

Снова стремиться и с новою мукой

Душу вернуть в этот мир, для нее нестерпимый.

«Что ропщешь ты, душа моя…»

Что ропщешь ты, душа моя,

И рвешься и дрожишь в тенетах?

Струя густая бытия

Накапливалась в звездных сотах:

Гудел не даром гордый рой,

Пчелиный труд венчая славой, —

Стекает темный мед струей,

Торжественной и величавой.

А ты все в той же суете сует,

Все в том же теле неудобном, —

Уже сияет странный свет,

Жизнь кончилась на месте лобном.

И отрешаясь и стыдясь

Математического счастья,

Как бы внезапно раздвоясь,

Вселенная раскрылась настежь,

И в хаосе, и в мраке, и в цветах

Мне смерть поет о новой жизни,

А ты, душа, ты только прах

Тебя отвергнувшей отчизны.

«Жизнь, как вода, сквозь лед струится…»

Жизнь, как вода, сквозь лед струится

И смертью дышит человек, —

Тяжелый, вскормленный волчицей

И все ж — высоколобый век.

Сквозь ледяную безнадежность,

Сквозь глыбы воздуха, сквозь сон

Нам открывается возможность

Родной покинуть небосклон.

И мы на рубеже вселенной,

На стыке двух эпох — сквозь смерть —