Стихотворения и поэмы - [26]

Тора – пергаментный список с текстом священного писания.

Талес – молитвенное покрывало.

Малхамовес – ангел смерти.

ДОБРОЙ НЕДЕЛИ, МАТЬ!

ДОБРОЙ НЕДЕЛИ, МАТЬ!

1

Кричали они: «От костра зажжешь ты субботний

светильник!»

Чего же еще ожидать от лютых своих палачей?

Неужто ей станет желать «счастливой субботы»

насильник?

Потупившись, женщина шла и не подымала очей.

Суббота, как тень, в городок задворками кралась уныло.

Веселая россыпь огней ее не встречала теперь.

Но женщина свечи зажгла и веки руками прикрыла.

И в это мгновенье враги прикладами вышибли дверь.

Глазами закрытыми путь она увидала свой тяжкий.

Бесстрастные дула врагов угрюмо глядели сквозь мглу.

И красноармейской звездой с отцовской забытой

фуражки,

Беспечно и звонко смеясь, ребенок играл на полу.

К священному лону тогда фашисты дитя привязали.

По улицам узким во тьме зловеще гремели шаги.

По улицам этим ее когда-то к венцу провожали.

«Моленье твое у костра свершится», — сказали враги.

2

Ей руки потом развязать решили, смеясь, палачи:

Как ветвь семисвечника пусть раскинется пламя упрямо.

...Искала сожженная мать звезду в непроглядной ночи;

Должно быть, пора прочитать молитву «Господь

Авраама».

Обуглились ноги ее и тлели в горячей золе.

То было в дощатом хлеву... Светились глазницы пустые.

И, как на пути в Вифлеем, сквозь стреху мерцало

во мгле

Зеленое пламя звезды, и ясли стояли простые.

К себе прижимая дитя, казалось, от рук палача

Пыталась его уберечь сожженная мать, и ребенок

В негнущихся пальцах ее недвижно лежал у плеча

И матери шею обвил ручонкой, как будто спросонок.

Тугая захлопнулась дверь, и петли ее, заскрипев,

Сказали сожженной: «Теперь ступай... Ты свободна

отныне!»

Из пепла она поднялась и взглядом окинула хлев.

Лежала у ног ее тень, как брошенный посох в пустыне.

3

За тысячи лет искупить ничем не дано ей страданья —

Ни пламенем жгучим костра, ни горечью дыма над ним...

Пускается пепел опять в свое вековое изгнанье,

Он всеми ветрами влеком, он всеми ветрами гоним.

Редеющим дымом дитя окутав, как ветхою шалью,

Во тьме оставляя следы своих пламенеющих ног,

Сожженная женщина шла в смятенье неведомой далью.

Ребенка от плоти ее никто оторвать бы не смог.

Грозой опрокинутый дуб темнел перед ней на дороге.

Холодною сталью ножа река отливала, блестя.

К кому постучаться, дрожа? Кого разбудить ей в тревоге?

Пристанище где отыскать? Ей только укрыть бы дитя!

Колени в суставах согнув, сожженная шла по тропинке.

Полночное небо в тиши дремало, шумела река.

И мать разбудила его... Нельзя ли в плетеной корзинке

Оставить, как прежде, дитя меж зарослями тростника?

4

Ни крова, ни гроба не дав, судьба ее дальше гнала.

Бездомная женщина шла, вокруг озираясь пугливо.

Кричали вдали петухи. Сгущалась и ширилась мгла.

Шумливо толпясь у стола, тянули насильники пиво.

Убийцы своим барышам в ночи подводили итог,

Доход с городов и кладбищ подсчитывая чистоганом.

Сожженная стала в дверях. Взглянули они на порог

И глаз не смогли отвести, подобно немым истуканам.

Мерещилось им наяву, что видит постыдный дележ

Сожженная ночью в хлеву и ставшая пеплом и прахом.

От взгляда бездонных глазниц бросало грабителей

в дрожь.

Во тьме пригибало к столу их головы хлещущим страхом.

...А ветхие стены в хлеву давно от костра занялись.

По-детски заплакал бычок, уткнувшийся в дымные ясли.

И мать, обнимая дитя, глядела в холодную высь:

Над сумраком вечных дорог звезда для нее

не зажглась ли?

5

Подобно обмоткам за ней влачился пылающий след.

Горящие ноги ее во тьме продолжали светиться.

Здесь много разрушенных гнезд. Быть может, украдкой

на свет

Откуда-нибудь прилетит бездомная странница-птица?

Ей дым ниспадал на лицо, совсем как субботняя шаль,

Когда славословье она читала, склонясь над свечами.

Быть может, из чащи лесной, покинув дремучую даль,

Появится мститель святой в ушанке, с ружьем

за плечами?

Ей путь преграждал бурелом. Она продолжала шагать.

Служила ей посохом тень. Вдали перепутья темнели.

Быть может, во мраке ночном, увидя гонимую мать,

Блеснет ей живая звезда в распахнутой ветром шинели?

Бездомную мать и дитя во тьме окружив, как друзья,

Приветливо скажут они: «Изгнанница, доброй недели!»

...Сожженная женщина шла, и неба пылали края.

Великое пламя росло, и жаркие искры летели.

1940

Перевод В. Потаповой

ПОСЛЕДНЯЯ ДОРОГА

ПОСЛЕДНЯЯ ДОРОГА

1

Ни встать ни сесть — такая теснота!

Им не подашь и корку бога ради…

Беда скупила в эшелоне все места

И разлеглась и спереди и сзади…

Беда спешит— вперед, вперед, вперед,

И не свернет состав с пути стального…

Как за руку слепца, ведет беда народ,

Ей на слово доверили слепого…

Предсмертный хрип... Предсмертный звон

в ушах…

Ребята на полу, как сломанные ветки…

Вот смотрит из угла худой еврей в очках:

Беду бы обмануть, бежать из этой клетки!..

Он выйдет на перрон. Он юркнет в никуда,

Прорвется через снег на черных тротуарах…

Ни встать ни сесть — такая теснота,

Беда, одна беда — под нарами, на нарах...

2

И он ушел… Неверные шаги…

И пальцы тянутся за ним во мгле вокзальной…

Печалью глаз задымлены очки,

Как рыжее стекло коптилки поминальной.

В лохмотьях впалая белеет грудь,

На скулах мох, глаза мигают слепо...

Он вышел боль свою излить кому-нибудь

И вымолить немного хлеба.