Стихотворения и поэмы - [91]

Шрифт
Интервал

я слышал песню и домбру.
Джамбула слышалась строка,
когда тянулся я к перу.
Стих — норовистый конь!
                                             Меня
не раз и вытряхнуть могло,
но он держал того коня,
пока садился я в седло.
Пора!
Стучится песня в грудь.
Растет и ширится в груди.
Ты счастья хочешь?
Счастлив будь!
Бессмертья жаждешь?
Выходи!
Я слышал:
                     всё заполонив,
шел переплеск степных озер,
и переблеск широких нив,
и перелесков разговор.
«Пора, — всё слышалось, — пора!»
Росло во мне желанье жить,
водить большие трактора,
любить, знакомиться, дружить,
и думалось наперебой
о нашем счастье,
                                   о твоем.
Хотелось быть вот тут, с тобой,
под небом, —
на земле — вдвоем.
3. КАРУСЕЛЬ. ВОСПОМИНАНИЕ
Повозка за повозкою,
дорогой и напрямки
на ярмарку Быковскую
едут степняки.
Бежим, сцепившись за руки,
розово пыля.
В пыли
             до самой ярмарки
полынная земля.
На ярмарку скорей,
                                на ярмарку!
У мельницы паровой
негде упасть яблоку.
Говор.
            Рев.
                        Вой.
Протискиваемся с опаскою —
ноги береги!
Дегтярной душат смазкою
встречные сапоги.
Снуют цыгане страшные,
прилавки стали в ряд,
диковинами раскрашенными
они пестрят.
А мужики степенные
пьют квас. —
Один назло
плеснул остатки пенные —
нам цыпки обожгло.
Под оглоблями длинными
скользили между возов,
свистульками глиняными
даем условный зов.
А петушки на палочках!
От них не отойдешь.
Как на ветлах галочьих,
вспыхивает галдеж.
И вдруг закружилось перед глазами,
                                                                 пересохло во рту.
На конях и на лодочках кружатся.
                                                             И нас укачало.
Сгреб нас высокий старик и прижал к животу:
«Кататься охота?
Крутить полезайте сначала!..
Кто не хочет — убирайся отсель!
Охочий — три раза крутить,
на четвертый — кататься бесплатно…»
Кричала,
звала разноцветная карусель.
Мы недоверчиво мямлили:
                                                «Кабы так-то!»
                                                                     — «Вот ладно!..»
И так,
как нам назначено,
по третьему звонку,
мы крестовину раскачиваем,
как лошади на току.
«Пошла!» — кричим.
И кружится!
Нам хорошо уже —
играется,
и дружится,
и праздник на душе.
Потом внизу мы выбрали
кто лодку, кто коня.
И дома
не выбранили
за этот день меня.
Крутить
мне больше нравилось —
внизу тошнит слегка.
Я взял себе за правило:
других кружить пока.
Кружили — дух захватывало;
и славили житье,
честно
зарабатывая
веселие свое…
В двадцать восьмом
                                    всё это было, помнится.
Зачем припомнил это,
                                                не пойму.
Да! Замечаю:
                          голова не клонится,
не кружится — катаюсь, как в дыму.
То на коне лечу,
                            а то на лодочке,
смеюсь себе
и наверх не спешу.
И улыбнусь то Людочке, то Олечке.
«Сильней! Сильней крутите!» —
сам прошу.
Я нахожу себе уловки разные,
и лица все сливаются в одно.
Привык, и не тошнит меня.
                                             Всё праздную,
хоть помню:
                        наверх мне пора давно.
Хозяин мой — страна,—
                                           забыл я что-то.
Катаюсь я — идут за днями дни…
Гони меня —
заставь крутить до пота.
Гони меня,
гони меня,
гони!
4. ВЕСНОЙ
Я шел, разбрызгивая лужи.
                                           Пахло маем.
От стадиона в Лужниках
                                      пошел кружить
по улицам.
Весенним солнцем обдуваем,
как будто начинал я снова жить.
Я видел:
солнце улыбается всем поровну,
шли с чемоданчиками легкою гурьбой,
навстречу шли,
                          и обгоняли — плечи в сторону,
и льдинки смеха расшибали под собой.
А было грустно,
зависть спрашивала колко:
«Пошел бы с ними?
                                    Побежишь со всей душой!
А сердце? Как оно? Тебе-то сколько?
Иди, иди своей дорогой.
Ты чужой».
В тот самый вечер
                                  и случилась Ты, такая.
Я только видел, только слышал
                                                          ясный смех.
Обида дрогнула, меня вперед толкая:
иди вперед.
Ведь ты теперь сильнее всех!
И я пошел
                 и вспоминал родное что-то.
То брови в елочку,
                               то лодку на реке.
Как будто сразу
                              с реактивного полета
моя тревога
вдруг открылась ясно мне.
«Наташа, стойте!» —
                                     голоса в ручьях тонули.
«Я позвоню вам!»
                             — «До июля нет меня.
Нет, извините,
                            позвоните мне в июле…»
Глаза слепила мокрых льдинок блескотня.
Вот как свиданья назначают!
Это ново!
Я эту мысль
                     в свое свиданье претворю.
«Дом девятнадцать,—
                                     я заметил, —
                                                         Усачева».
Зачем заметил?
До сих пор благодарю!
«Наташа, стойте, провожу вас!»
                                                     — «Нет, не надо».
Я, замирая, лед подошвою крошу.
Не уловлю ее растаявшего взгляда.
«Я позвоню вам.»
— «До июля… Я прошу…»
В тот миг девчонкой ты была,

Рекомендуем почитать
Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.


Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.


Стихотворения и поэмы

Основоположник критического реализма в грузинской литературе Илья Чавчавадзе (1837–1907) был выдающимся представителем национально-освободительной борьбы своего народа.Его литературное наследие содержит классические образцы поэзии и прозы, драматургии и критики, филологических разысканий и публицистики.Большой мастер стиха, впитавшего в себя красочность и гибкость народно-поэтических форм, Илья Чавчавадзе был непримиримым врагом самодержавия и крепостнического строя, певцом социальной свободы.Настоящее издание охватывает наиболее значительную часть поэтического наследия Ильи Чавчавадзе.Переводы его произведений принадлежат Н. Заболоцкому, В. Державину, А. Тарковскому, Вс. Рождественскому, С. Шервинскому, В. Шефнеру и другим известным русским поэтам-переводчикам.


Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)