Стихотворения и поэмы - [61]

Шрифт
Интервал
чавкали сапогами по размолотому кирпичу,
с удивлением
                      и любопытством
                                                         разглядывали друг друга:
«Вот и победа!»
— «Мы живы!» —
                               и хлопали по плечу.
Седовласые женщины,
мужчины в штатском
                                     глядят виновато.
Подходят,
                       неуверенно просят махру.
Фашисты
                  сразу как будто бы провалились куда-то.
Флаги —
                    простыни и полотенца —
                                                               хлопали на ветру.
Дошла! Догремела! —
                                     кухня стоит полевая
на углу у рейхстага.
                               Но ей не положен отбой.
Разнобойную очередь
                                       дымом своим овевая,
как зенитка, уставилась в небо
                                                       проржавелой трубой.
Протягивали котелки,
                                     и кастрюли,
                                                           и каски
немецкие люди,
                            как после болезни,
                                                           как будто в бреду,
А дети уже подходили
                                      совсем без опаски.
Мы уходили.
Не хотелось смотреть на чужую беду.
Уходили солдаты.
Плечи опускали устало.
Пахло пахотой.
                               Небом весенним.
                                                                  Дорогой прямой…
Двадцати миллионов советских людей
                                                                       в это утро
нам так не хватало!
В это утро
нам нестерпимо хотелось домой.
1975

139. ПАРК БЕЛЬВЮ

Майор Плехотин,
вы помните старшего лейтенанта,
                                                             худого, как щепка?
В новом кителе,
сшил его перед Вислой
                                        лучший варшавский портной.
Я был как новенький веник,
                                                скрученный крепко…
«Где парк Бельвю?..»
Я не знаю…
Я тут впервые,
                               вместе с войной.
«Где парк Бельвю?.. Где?..» —
кричали мы
                        в каменном хитросплетенье.
Но улицы были перемолоты и перемешаны гневным
                                                                                                 огнем
Встречные немцы
                                 в развалины ускользали, как тени.
Наши бойцы разводили руками:
«Бельвю?
                Не слыхали о нем…»
— «Зачем ему парк?» —
                                                 я подумал.
А голос,
ваш голос:
«Где парк Бельвю?..»
Я за вами с трудом успевал.
«Где парк Бельвю?..» —
Силой нездешней и безответной любви
                                                                      раскололось
эхо вашего голоса
здесь,
               у войны на краю.
Товарищ Плехотин,
бежал я за вами, не зная…
Потом стоял у вашего локтя
над холмиком свежим
                                             в сосновом бору
у фанерной звезды:
                                 «Красноармеец Плехотин.
                                   1925–1945. 1 мая»;
Вместе с вами
так и буду делить эту тяжесть,
                                                    пока не умру.
И теперь, товарищ майор,
                                                 у каждого обелиска
вспоминаю тот день,
                                      черты ослезненного болью лица.
Впервые увидел тогда я победу
                                                        так близко:
бессмертие сына,
вечное горе отца.
1975

140. СОЛДАТЫ

А были дни и ночи — стали даты,
нас разделив на мертвых и живых.
Читают постаревшие солдаты
воспоминанья маршалов своих.
Листают, возвращаются и — дальше…
Сон не идет.
При тишине любой.
Ага, деревня помнится на марше,
а вот еще — а дальше первый бой.
Передовая — это нам известно.
А здесь траншея, правильно, была,
здесь ночевали сумрачно и тесно,
здесь ранило — отметина цела.
Читают…
Удивительно солдату,
как в Ставке, там — в далеком далеке,
его дороги наносил на карту
Верховный сам, с карандашом в руке.
Как от Генштаба
                             и до рядового,
до сердца, замеревшего в груди,
летело —
                    долетало слово в слово —
заветное: «В атаку выходи!»
А на груди не так уж и светило.
С подвозом трудно — шли в снегу, в грязи.
Немыслимо, чтобы на всех хватило
медалей, — нам снаряды подвози!
Разглядывают карты битв великих:
к Берлину — стрел стальные острия.
Вот где-то тут, в кровавых этих бликах,
находят точку, — вот она, моя!
Трехверстку бы достать — другое дело,
масштаб не тот, а то бы и нашли
свою травинку в прорези прицела,
свою кровинку на комке земли.
Вперед, вперед!
В жарыни и в метели
бегом за танком — не жалей ноги!
Шинели длиннополые свистели,
кирзовые стучали сапоги.
Затягивали ватники потуже,
бежали в шапках — звездочкой вперед.
Четыре года спали без подушек,
из котелков кидали что-то в рот.
Четыре года жизни —
                                    год за годом,
четыре года смерти —
                                   день за днем,
во имя мира всем земным народам
бежали, опоясаны огнем.
Продолжить чтение
Рекомендуем почитать
Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.

Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.

Стихотворения и поэмы

Основоположник критического реализма в грузинской литературе Илья Чавчавадзе (1837–1907) был выдающимся представителем национально-освободительной борьбы своего народа.Его литературное наследие содержит классические образцы поэзии и прозы, драматургии и критики, филологических разысканий и публицистики.Большой мастер стиха, впитавшего в себя красочность и гибкость народно-поэтических форм, Илья Чавчавадзе был непримиримым врагом самодержавия и крепостнического строя, певцом социальной свободы.Настоящее издание охватывает наиболее значительную часть поэтического наследия Ильи Чавчавадзе.Переводы его произведений принадлежат Н. Заболоцкому, В. Державину, А. Тарковскому, Вс. Рождественскому, С. Шервинскому, В. Шефнеру и другим известным русским поэтам-переводчикам.

Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)