Стихотворения и поэмы - [55]

Шрифт
Интервал
                                                                и отоснилась.
Нет, нет…
                отоснилась.
                                   А ваза искрилась и пела,
та ваза, что с нею давно мы купили когда-то.
Та ваза жила на полу, поблескивая синевато…
В тот день было столько цветов.
                                                            Куда их девать, мы не знали.
Взявшись за руки,
                                 в солнце,
                                                 мы шли по долине Арбата.
В тот день и купили мы эту метровую вазу
и сразу
              поставили на пол..
Отболела та женщина
                                        и отоснилась.
А ваза стояла одна эти годы.
                                                           И не виновата.
Все эти длинные годы в ней жили цветы.
                                                                           Моей была ваза.
В ней голос ее просыпался в хрусталинке каждой,
то болью моей, то надеждой, то жаждой,
гранью любой отражаясь
                                               в хрусталике глаза…
И вот,
            возвратись из Ханоя,
                                                 уставший от зноя Вьетнама,
я вазу свою обхватил
                                           и понес напоить
                                                                       и цветами наполнить…
И как она вдруг ускользнула —
                                                          теперь и не вспомнить.
Склонясь над осколками колкими,
                                                              я не верил упрямо.
«Это что за примета?» —
                                         ответа просил у соседей.
«Скажите, к чему бы?» —
                                              тянул онемевшие губы…
И ночью, поднявшись, еле дождался рассвета,
звонил я той женщине:
                                       «Что это значит?
                                                                   Какая примета?
Ответь мне —
к чему это: вазы той самой не стало?..»
— «Ах, это к хорошему, —
                                          грустно сказала, устало, —
только осколки в доме уже не держи,
                                                                   понимаешь…»
А тут меня снова дальние взяли дороги.
Опять я взлетел над землей.
                                                    И ходил по Парижу.
Когда-то мы с нею ходили вот здесь
                                                               и смеялись от счастья.
Несло меня дальше.
И в спящем Мадриде я слышал
звон моей вазы…
Внизу Атлантический океан отзывался,
                                                                    и дальше
висел над водой до самого Пуэрто-Рико.
Мы ночь догоняли до спелых огней Каракаса.
«Ну что это значит?» —
                                        вопрос разрастался до крика.
«Что это значит?» —
звенела во мне моя ваза…
На правом крыле самолета
                                                     Большая Медведица стыла.
В лохматые звезды
                                      месяц взлетел вверх рогами.
И Тихий уже
                     океан
                                 облаками размыло.
Потом в самолете забрезжил рассвет.
И потом,
                 это чудо —
Сантьяго
                      и Исла Ниегра.
                                                 И самое это:
в колокола ударяет Пабло Неруда.
Ничего не забуду.
Тихий оплескивал камни.
Необычный дом Пабло,
                                       на каравеллу похожий,
и его самого.
                      Жал руку морскими руками…
А я всё раздумывал над собою
и что-то итожил…
Когда поднялись после ужина,
                                                      я не удержался:
                                                                              «Пабло, вы старший.
Скажите мне —
                        что это с вазой?
                                                   И что это значит?..»
Прикрыл он свои медно-желтые веки,
                                                                 за день уставший.
Ревел океан за окном…
«Пора было вазе разбиться.
Настала пора ей уйти,
                                      чтобы не возвратиться.
Она не могла оставаться,
                                              отзвучала она, отлучилась…
А с вами
               в то время
                                 случилось ведь что-то,
                                                                             скажите?
Да, в дом не входила
                                      в те дни,
                                                       не входила другая?
Не полнила светом весь дом?..»
Я не собрался с ответом.
«Это к лучшему!» —
                                      так сказал он.
Ты слышишь меня, дорогая?
Утром, чуть свет, я к берегу шел, поражаясь:
и как это мог он обо всем догадаться —
обо мне, о тебе, и о нас,
                                         и о том, в чем не смели признаться.
И о вазе,
ушедшей из моего одиночества странно!
Спасибо тебе за открытие, Пабло,
                                                              за это ученье,
что жизнь непрерывна
Продолжить чтение
Рекомендуем почитать
Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.

Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.

Стихотворения и поэмы

Основоположник критического реализма в грузинской литературе Илья Чавчавадзе (1837–1907) был выдающимся представителем национально-освободительной борьбы своего народа.Его литературное наследие содержит классические образцы поэзии и прозы, драматургии и критики, филологических разысканий и публицистики.Большой мастер стиха, впитавшего в себя красочность и гибкость народно-поэтических форм, Илья Чавчавадзе был непримиримым врагом самодержавия и крепостнического строя, певцом социальной свободы.Настоящее издание охватывает наиболее значительную часть поэтического наследия Ильи Чавчавадзе.Переводы его произведений принадлежат Н. Заболоцкому, В. Державину, А. Тарковскому, Вс. Рождественскому, С. Шервинскому, В. Шефнеру и другим известным русским поэтам-переводчикам.

Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)