Стихотворения и поэмы - [25]

Шрифт
Интервал

И единственно, что тут могло загореться:
гневом — наши глаза.
Мужеством — наше сердце,
И горели!
                  Да как!
От земли до небес!
Мы ломаем ногами валежник Шварцвальда.
Мы молчим.
Нам ни песен,
                        ни сказок не надо,
как услада
                      идти по земле по самой,
шагать по Шварцвальду,
                                          по чаще дубовой,
прикладом о ствол не ударить!
                                                      И снова —
в направлении от дома,
и всё же — домой.
Шварцвальд?
                        Почему он не черный, ребята?
Как всякий — рогатый, цветной, суковатый,
Зачем нас пугать,
                               раздувая беду!
По всем направленьям с боями кружили,
прошли Померанию всю мы,—
                                                       а живы!
В Шварцвальде светло!
И Берлин на виду!
«Постойте, —
                         сказал я, —
                                           давайте отметим!»
Мы бьем топором, чтобы в новом столетье
немецкие дети в Шварцвальде своем
прочли бы на этом стволе необъятном:
здесь мы проходили в году сорок пятом.
Идем мы,
                  ломаем валежник лежалый.
«А скоро мы выйдем?»
— «К рассвету, пожалуй!»
1945

21. 9 МАЯ В БЕРЛИНЕ

Мы сидим на косилке
                                     у магазина
сельскохозяйственных машин и орудий.
Мы глядим на сраженный город, а мимо,
пройдя сквозь каменоломню Берлина,
идут советские люди.
День мира!
Солнце за облаком щурится,
а под открытым небом
                                        стоят обгоревшие печи.
Кажется,
                немцы решили отапливать улицы,
но топить незачем.
День мира!
                       Дождь развешал капели.
Подрывники выгребают последние мины.
Птицы откуда-то поналетели.
Мы сидим у сожженного магазина
сельскохозяйственных машин и орудий,
Нам приказано не стрелять!
                                                    «Ну что ж, понятно! —
Мы ставим винтовки между колен —
                                                               стрелять не будем. —
Мир пришел! Закуривайте, ребята!»
Мы смогли,
мы смогли к этому часу пробиться,
мы шли и шли за своим командиром…
Нам давно известна наша традиция:
только в час победы
                                          начинается день мира!
Мы сидим, удивленно переглядываясь,
как после долгой разлуки. Что-то переменилось!
«Что случилось? Не знаешь? Не угадываешь?
Угадываешь!»
И смеемся задумчиво: все-таки что-то случилось!
О, что я вспомнил!
                                    Я сразу ловлю, как в прятках,
противогаз
                   и веду его на колени.
Вот она,
                смятая ученическая тетрадка —
запись моих далеких,
                                      далеких волнений.
Тетрадь стихов о любви —
                                                я помню слабо,
как я давно не читал запись неистовую.
Я беру плуг,
                   переворачиваю его набок,
на лемех тетрадку кладу
                                               и перелистываю:
«Я просыпаюсь — четыре стены», —
                                                               вот начало.
Четыре стены! —
                                вот начало тревоги!
Четыре стены! —
                               как это все-таки мало
юности,
           для которой
                                мир по экватору —
                                                           это немного!
Мы победили! Мы победили!..
                                                     Я слышу,
кто-то шагнул на косилку и обнял по-братски.
Вот у самого уха сдавленно дышит.
Я обернулся так, что мы стукнулись касками.
«Вася? Ты что?
Нет, это не письма, а впрочем —
это письмо, понимаешь,
                                              от юности нашей.
Почитай, почитай наше далекое очень…»
— «Нет, — говорит он, —
                                                я влюблен в настоящее».
— «С победой!»
                                — «С победой!»
                                                          — «День этот будет отмечен
в истории! — говорит он запальчиво
и встает, опираясь на мои плечи. —
Вот что случилось —
                                      мужчинами стали мальчики!
Вот что случилось —
                                            жизнь начинается следом.
Счастье наше в борьбе мы отстояли от казни.
Мы вышли к великому счастью.
                                                           Победа!
Это открылся нашей улицы праздник!»
— «Какое сегодня?
                                   Девятое?
                                                      Вот как?
Девятый вал!»
Я стряхиваю дождевые росинки.
«Мы победили!
                           Пойдем!» —
                                                      Он надевает винтовку
и решительно переводит рычаг на косилке.
Как вчера мы поднимались в атаку, я вспомнил:
от танка к танку волненье носило ветром,
и расстояние до мира, до полной победы
исчислялось не днями,
                                      не временем —
                                                                   сотнею километров!
Я теперь думаю:
«Уж если сумели пройти мы четыре года,
от схватки до схватки,

Рекомендуем почитать
Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.


Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.


Стихотворения и поэмы

Основоположник критического реализма в грузинской литературе Илья Чавчавадзе (1837–1907) был выдающимся представителем национально-освободительной борьбы своего народа.Его литературное наследие содержит классические образцы поэзии и прозы, драматургии и критики, филологических разысканий и публицистики.Большой мастер стиха, впитавшего в себя красочность и гибкость народно-поэтических форм, Илья Чавчавадзе был непримиримым врагом самодержавия и крепостнического строя, певцом социальной свободы.Настоящее издание охватывает наиболее значительную часть поэтического наследия Ильи Чавчавадзе.Переводы его произведений принадлежат Н. Заболоцкому, В. Державину, А. Тарковскому, Вс. Рождественскому, С. Шервинскому, В. Шефнеру и другим известным русским поэтам-переводчикам.


Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)