Стихотворения и поэмы - [110]

Шрифт
Интервал
                  ночь такая трудная!
                  Дразнит именем твоим
                  почта многолюдная.
                  Лунный свет блестит слюдой…
                  Все слова с причудой!
                  Написал «Слюдой» — сейчас,
                  а читаю: «С Людой».
                  «Лю… — прислушиваюсь, — да».
                  Это что такое?
                  Не отпустишь никогда
                  и не дашь покоя.
                  Перепутал все слова —
                  быть великим бедам.
                  Убегу на острова,
                  буду людоедом!
Я иду, смеюсь себе,
                                 только грустно что-то,
в Дом колхозника идти
                                        вовсе неохота.
Ты, глядящий на меня
                                               будто бы на мага,
не завидуй мне:
                           у нас ведь одна бумага.
Знаю,
предстоит тебе
                         путь нелегкий,
                                                    длинный.
Я завидую тебе
                            завистью старинной.
Не умеешь брать слова,
                                         подражаешь детям,
поменялся бы со мной
                                     неуменьем этим!
Лепетать стихи хочу
                                      в дело и не в дело,
думать:
вечность впереди,
                                        жизни нет предела!
Пусть бы рвал меня опять
                                                 белогривый критик,
что в песок уже ушел,
                                        желтой желчью вытек.
Начинающим хочу побывать сначала,
чтобы мучила строка,
лопалась,
звучала.
Чтобы сердцем молодым
                                           трепетать от гуда,
чтобы улыбнулась мне
                                             тоненькая Люда.
6. НОВАЯ ВСТРЕЧА
Вчера метель утихла.
                                         По дороге
вчера весь день ходили трактора,
утюжили угольниками грейдер
до Волжского — сто тридцать километров
и сорок — в Николаевский район.
Сегодня до рассвета шофера
полезли под машины, грели днища,
носнли кипяток из кухни чайной,
поили радиаторы.
Светало.
Шофер из Николаевки грустил,
гремел он умывальником и фыркал:
«Неделю еду я из Сталинграда:
на переправе ГЭС торчал две ночи,
две ночи на дороге спал в кабине,
теперь вот тут…»
— «Да все мы так, погода!» —
пытались утешать его вокруг.
«Везу я пиво райпотребсоюзу.
Да, пиво!
                    Понимаете, нам дали!
А как не взять — мы вкус его забыли,
и цвет его, и вкус.
Двенадцать бочек!..»
— «Что, пиво?» —
                           Гул пошел по коридору.
«Конечно, лопнет!»
                             — «Сдай его в Быкове!»
— «Замерзло, — мы раскупим по кускам…»
Ах, эти черномазые ребята,
худые, с неуемными руками,
да сколько же в них силы — так смеются!..
«Эй, выходи!»
                         И двинулись гурьбой.
Пошли, пошли, ревя, автоколонны.
Пробьются ли? Не знают.
                                               Будут рыть
забитое сугробами Заволжье.
* * *
Закончил Двадцать первый съезд работу.
В глазах людей живет его волненье.
Мы стали в эти дни друг другу ближе,
сродненные предвиденьем победы,
предчувствием великих перемен.
Растет в сердцах такое настроенье,
что хочется просить продленья жизни,
благодарить работой день идущий,
дарить отчизне,
партии,
любимой
всё лучшее и главное, что есть.
* * *
Пойду в райком. Что нового, узнаю.
Быть может, и газеты привезли.
Стучу.
             «Да, да…»
                                 А голос незнаком.
Степанов, первый секретарь райкома,
рукой мне показал:
                                   «Знакомься…»
Двое.
Один небрежно и без интереса
назвался вроде «восемьдесят восемь».
Другой…
Мы познакомились давно!
* * *
Я увидал его на земснаряде,
в забое, где от Волги начинался
и к Дону отправлялся Волго-Дон.
Строительный район Красноармейска
в прорыве был.
                           Я с жадностью глядел,
как тяжелели веки человека.
Он хрипло говорил:
                              «Держитесь карты,
фрезу — пониже, выдержит!..»
                                                      А ветер,
ноябрьский ветер бил его в лицо.
Я видел: тяжело ему.
                                    Тогда
не стал его расспросами тревожить.
Но он спросил:
                         «Вы кто?»
                                                  Сошел по трапу,
и катер с ним туманом замело.
* * *
«Давно знакомы, Александр Петрович.
Я вас прервал?»
                        — «Нет, нет. Итак, больница.
На сколько коек? Семьдесят. А деньги?
Два миллиона? Что-то маловато.
А впрочем, надо посмотреть проект».
Тот, кто назвался «восемьдесят восемь»,
охоту вспомнил.
                            Назывались дружно
озера:
              Ханата, Цаца и Пришиб…
Ко мне пришли воспоминанья вновь.
* * *
Не раз тогда я был на Волго-Доне.
Товарищи, вы помните, конечно.
Ведь это наша молодость была!
Мы видели, как шлюзы вырастали,
шагающие клацали ковшами
и как из хаоса хитросплетений рвов,
котлованов, арматурных сеток,
дней и ночей авральных, из прорывов,
из подвигов труда, из хриплых споров,
из личных самолюбий, из страданий
и радостей,
удач и неудач —
изо всего, зовущегося жизнью,
Продолжить чтение
Рекомендуем почитать
Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.

Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.

Стихотворения и поэмы

Основоположник критического реализма в грузинской литературе Илья Чавчавадзе (1837–1907) был выдающимся представителем национально-освободительной борьбы своего народа.Его литературное наследие содержит классические образцы поэзии и прозы, драматургии и критики, филологических разысканий и публицистики.Большой мастер стиха, впитавшего в себя красочность и гибкость народно-поэтических форм, Илья Чавчавадзе был непримиримым врагом самодержавия и крепостнического строя, певцом социальной свободы.Настоящее издание охватывает наиболее значительную часть поэтического наследия Ильи Чавчавадзе.Переводы его произведений принадлежат Н. Заболоцкому, В. Державину, А. Тарковскому, Вс. Рождественскому, С. Шервинскому, В. Шефнеру и другим известным русским поэтам-переводчикам.

Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)