Стихотворения и поэмы - [107]

застенчивый, как все большие люди,

рассказывал мне новости.

                                               Мы шли

по всей стреле незыблемой плотины…

* * *

«А в октябре мы Волгу перекрыли»,

«Мы покорили Волгу — посмотри…»

Да, я смотрел

сквозь сетку водной пыли

на то, как волны по бетону били

и сразу закипали изнутри.

Отсюда, с эстакады, видел снова

начало моря.

                         Дальше я глядел,

на разворот простора ветрового

сквозь снеговой волнующий предел,

по Волге вверх, за кромку небозема,

за бело-синий дальний окоем,

где вся земля

                                 по памяти знакома…

Так мы стояли

с Волгою вдвоем.

Несла мне Волга радостные вести,

летя ко мне последнею волной.

«Быковы хутора —

                          на новом месте,

не место —

                 жизнь пахнула новизной».

Да, я глядел, вдыхал родимый запах.

Так пахнет хлеб, и солнце, и вода,

и Волга летом, в солнечных накрапах,

и сладкий пот счастливого труда.

Да, я глядел внимательно и долго.

Вдруг вспыхнули и брызнули огни,

И я узнал их:

                    это капли Волги

пошли в поля, пошли, пошли они!

Смеялась Волга, ласково искрилась,

не перекрыта и не заперта.

Мне вдруг в улыбке Волгиной открылась

неправда этих слов,

неправота.

Так смейся, Волга, в белопенном вале,

я узнаю твою былую прыть.

Тебя мы, Волга, не перекрывали.

Да разве можно Волгу перекрыть?

В разливе будь,

                           шатайся ледоходом,

преграды нашей

                            нет тебе нигде.

Мы перекрыли

путь своим невзгодам.

Мы перекрыли путь

своей беде.

Теперь — простор твоей свободной силе.

Гуди,

гуляй, свободная вода.

Не перекрыли мы тебя —

                                            открыли

и окрылили, Волга,

навсегда.

3. ДОРОГА СТЕПЬЮ

Пять дней подряд

                            мели холодные метели.

Из Волжского в Быково нет пути.

Сегодня вышел —

ветер веет еле-еле,

так, значит, можно и попутную найти!

Иду один

вдоль судоходного канала.

Из котлована вверх

                                       до снежной белизны

восходят стены шлюзовые,

сроку мало,

им надо встретить навигацию весны.

Я помню

             вёсны штурмовые Волго-Дона:

мороз с утра,

а в полдень — дождик окладной,

метель и оттепель опять.

                                               Всё так знакомо.

Так шел

и думал я

о женщине одной.

* * *

На грейдере мне повезло:

идет в район колонна.

«Хоть кое-где перемело,

но всё же будем дома!..

Ты из Быкова сам?

Теперь

село переселилось

и не узнать его, поверь.

Вот жизнь, скажи на милость!..»

— «Пошли копать.

Опять затор.

Машин тут очень много,

зерно вывозим до сих пор,

а видишь сам: дорога!..»

Так едем.

Через полчаса

опять покинь кабину,

лопатой рой у колеса

так, что ломает спину.

Стара команда «раз и два»,

а поднимает совесть,

плечами жмем на кузова,

в снег уходя по пояс.

И надрывается мотор,

дыша в кабину жаром.

Шофер продолжил разговор:

«Уходят силы даром.

Шоссе не дешево пока,

но наше бездорожье

обходится наверняка

значительно дороже.

Другое — лет пяток назад.

Для каждого колхоза

коней хватало за глаза,

зерна — на два обоза.

Бывало, сразу нагружай,

нехитрым дело было —

положат полный урожай,

вези, тянись, кобыла…

А то —

и рады новине,

и страх.

Вот так и возим.

Пустить бы сразу

по стране

какой-нибудь бульдозер —

громадный, словно ледокол,

чтоб срыл под корень тропы,

за ним комбайн особый шел,

дорожный, заодно бы.

Стелил асфальт или бетон».

Шофер взглянул несмело,

за свой задор смутился он:

«Пойми, осточертело!

Ну, вот опять…»

Застряли мы.

Работают лопаты.

Опять — в кабину.

Кругом тьмы

грузовики зажаты.

«Ночуем, видно…»

Ветерок

повеял вдруг нездешний,

и в эту ночь пришел не в срок

февраль какой-то вешний.

Я в запотелое стекло

глядел на степь ночную.

Вот это зимнее тепло

я жизнью именую.

И был я счастлив в эту ночь

тем, что с землею дружен,

что людям я могу помочь,

что мне товарищ нужен…

* * *

Давно мы перешли на телеграммы,

и писем не останется от нас.

«Целую. Жду» — и коротко, и прямо,

и долетит скорее — в тот же час.

Хотя дороги наши стали шире,

разлуки стали призрачны, как сны,

когда благодаря Ту-104

перелетаем в зиму из весны.

И всё же

всё осталось, как и было:

над заметенной пашней воронье

да облака, летящие уныло.

В глазах твоих расплывчатых вранье.

Я помню Волгу в пятнах пересвета,

а на песчаных заплесках следы,

и вновь —

тебя, похожую на лето,

на летний день под солнцем

у воды.

Я вижу — вспоминаю:

степь умолкла,

прохладу тихо к берегу несло,

а у тебя в глазах струилась Волга,

и тень твоя ложилась на весло.

Притихшая река казалась кроткой,

вниз оседали сумерки, как снег,

густая тьма пружинилась под лодкой,

и чайки улетали на ночлег.

Хотелось крикнуть Волге,

                                         крикнуть людям,

земле своей,

                          всему,

что есть в крови:

«Спасибо, жизнь!..»

Просил:

             «Давай разбудим

все берега

признанием в любви».

А ты молчала, век не размыкая,

потом сказала:

                         «Сыро над водой…

Греби обратно…»

Да, ты вся такая.

Я замирал над зреющей бедой…

* * *

«Ты что?»

— «Не сплю, не сплю, тихонько брежу».

Я встрепенулся по привычке фронтовой.

«Стонал ты будто бы…»

А сумерки всё реже.

Взревел мотором грузовик передовой.

Но всё ж снега уже как будто обвеснели,

чернеет кое-где озимая земля,