Стихотворения и поэмы - [15]

Окровавленным светом иду.

Бог свидетель, как шёл я по жизни

Дальше всюду и дальше нигде

По святой и железной отчизне,

По живой и по мёртвой воде.

Я нигде не умру после смерти.

И кричу, разрывая себя:

— Где ловец, что расставил мне сети?

Я свобода! Иду на тебя!

ШАЛЬНАЯ ПУЛЯ

У меня весёлая натура,

У меня счастливая рука.

В чистом поле свищет пуля-дура.

Не меня ли ищет, дурака?

Вот она! Горячая и злая,

На лету поймал её в кулак.

Здравствуй, дура! Радость-то какая!

И в ответ я слышу: — Сам дурак!

Я причину зла не понимаю…

Брошу пулю в пенистый бокал,

Выпью за того, кого не знаю,

За того, кто пулю мне послал.

ГОЛОС

И вестник молчанья на землю сошёл,

И мира коснулся, и голос обрёл:

"Звезда подо мной, а под вами земля.

Я вижу: сквозят и сияют поля,

И недра прозрачны, и камень лучист,

И прах на дороге, как бездна, сквозист.

Но это не каждому видеть дано,

Светло в моём сердце, а в вашем темно".

Он бродит, неведомый вестник, и с нас

Не сходит сиянье невидимых глаз.

Младенец от тёмного мира сего

Смеётся — во сне он увидел его.

Светло в моём сердце. И слышу в ночи:

"Сияй в человечестве! Или молчи".

* Поэзия есть свет, а мы пестры… *

Поэзия есть свет, а мы пестры…

В день Пушкина я вижу ясно землю,

В ночь Лермонтова — звездные миры.

Как жизнь одну, три времени приемлю.

Я знаю, где-то в сумерках святых

Горит мое разбитое оконце,

Где просияет мой последний стих,

И вместо точки я поставлю солнце.

ГИТАРА

Аполлон гитару

взял у Смердякова:

- Что Константинополь?

Наш или не наш?

- Извини-подвинься.

Ничего такого

не слыхать в Одессе.

Выпил - и шабаш.

Аполлон заметил:

- В выпивке ли дело? -

Заломил гитару

и семь струн рванул,

словно с бубенцами

тройка полетела

на Константинополь

или на Стамбул.

Тройка с бубенцами,

Где твои печали?

Туз, семёрка, дама -

каждому своё.

Все двенадцать стульев

много лет трещали:

у Одессы-мамы

бёдра, ё-моё!

Вырвал из гитары

душу бог искусства,

поглядел и плюнул

в здешнее темно.

Смердяков балдеет

от большого чувства.

Чей Константинополь -

это всё равно.

ПРОЩАНИЕ С ВАДИМОМ КОЖИНОВЫМ

1.

На берегу, покинутом волною,

Душа открыта сырости и зною.

Отягчена полуземным мельканьем,

Она живёт глухим воспоминаньем.

О дальний гул! Воспоминанья гул!

Ей кажется, что океан вздохнул,

Взрывает берег новою волною

И полнит душу мутной глубиною.

2.

На повороте долгого пути,

У края пораженья иль победы,

Меня ещё успели вознести

Орлиные круги твоей беседы.

Открылись широта и рубежи,

Уступы переливчатой натуры,

Парение насмешки и души

В тумане мировой полукультуры.

Ноздрёвский жест, неверная струна,

Бредущая из юности по следу.

Могучая оглядка Бахтина

Отметила молчанием беседу.

А сколько лиц! А сколько голосов!

Ты промотал полжизни, не скучая.

Как пауза, Владимир Соколов

Возникнул, ничего не обещая.

Не сосен шум твой тонкий слух привлёк —

Рубцовский стих угрюмо шевельнулся.

Но звук угас, как золотой намёк...

И Передреев горько усмехнулся.

Я слышал гул твоих былых страстей

Из твоего початого стакана.

И ты сказал: — Чем старе, тем сильней... —

И я услышал рокот с океана.

1975

ЯВЛЕНИЕ ПОД ОЛИМПОМ

Крытый именем Боговой матери,

Есть один под Олимпом шалман.

Там встречаются правдоискатели,

Осквернители-гробокопатели,

Исторические толкователи.

Не поймёшь: кто дурак, а кто пьян.

И явилась на чёрную пятницу,

Как из бездны, бледна и страшна,

Баба — дура по самую задницу.

— Я Россия! — сказала она. —

Деревенская ли, городская ли,

Дня прожить не могла без вранья.

Все собаки на западе лаяли,

Если дул ветерок от меня.

Ваша правда, о правдоискатели!

Я пропала. Ищите меня!

Ваша воля, о гробокопатели!

Вы живьём закопали меня.

О бессмысленные толкователи,

Вы толкуете мимо меня…

А катитесь все к чёртовой матери!

Поминайте, как звали меня…

Крытый именем Боговой матери

Был шалман, а теперь его нет.

Покатилось всё к чёртовой матери…

А с Россией остался поэт.

СТАРАЯ ДРЕМОТА

Я во сне перестал побеждать,

Отчего так легко зарыдать,

Но меня потянуло на думу.

Прогоните из храма свиней!

Накормите голодных детей!

Не люблю постороннего шуму.

Как похмельный Степан на княжну,

Я с прищуром смотрю на жену:

– Кто такая, чего ей здесь нужно?

Не пора ли идти на войну?

– Атаман, прозеваешь волну! –

С эшафота доносится дружно.

– Слышу, слышу. Седлайте коней,

Мы поскачем на царство теней,

Мы ударим в пустые засовы.

Выходите, кто весел и пьян.

Вам свободу даёт атаман,

Но назад перекуйте подковы!

Рассчитайтесь, кто сечен кнутом,

Кто отмечен заветным крестом

И по ком даже мать не рыдала.

И садитесь на верных коней,

И скачите до милых полей,

Но к хвостам нацепите зерцала!

1978

РОДСТВО

Ребёнок соломинку взял,

Увлёкся простым подражаньем.

И радужный шар воссиял,

Наполненный чистым дыханьем.

Нечаянно ветер понес

Тот шар над простором открытым.

Он с севера мохом оброс,

А с юга расцвел гиацинтом.

Вздымая приливы свои,

Вода начала возмущаться.

И камень, поднявшись с земли,

Стал около шара вращаться.

И, чуя глухое родство,

Заброшенный пёс, из потёмок,

Протяжно завыл на него.

И с плачем проснулся ребёнок.

1970

ФАНТАЗИЯ

Давным-давно под суеверный ропот

У питекантропа родился робот.

Взглянул на свет и усмехнулся криво.

Воздвиг в уме, преданье говорит,

Воздушный замок атомного взрыва,

Где Агасфер в подсвечнике горит.

Глядел в кривое зеркало вселенной

И наблюдал за нашей жизнью бренной,