Стихотворения и поэмы - [45]

Слепой гордыни образцы,

И друг от друга сердца жар

Они скрывали, гордецы.

Она ждала, что, укрощен,

Он первый в ноги ей падет,

Желал в своем упорстве он,

Чтоб было всё наоборот.

Не поклонившись, хмур и зол,

Такую речь Надо повел:

«Кто тебе сказал,

Ах, колдунья ты,

Будто о тебе

Все мои мечты?

Кто тебе сказал,

Ах, колдунья ты,

Будто день и ночь

Изнываю я

В путах красоты?

Нет, любовь мой взор не застлала мглой,

Ни долин, ни гор не застлала мглой.

Есть ли что в тебе,

Ах, колдунья ты,

Чтоб страдать в плену

Горькой маеты?

Правда, сорок кос, все длиной до пят,

Вдоль твоей спины вьются и скользят.

Но в них блеска нет, перелива нет,

Хоть и сорок кос, всё же дива нет!

Правда, притаясь, точно две змеи,

Глубиной манят всех глаза твои,

Но они огнем не озарены,

Как душа твоя и глаза черны!

Правда, ты стройна, ростом высока,

Высока, стройна, в талии тонка,

Но ведь тополь всё ж гибче и стройней,

А волна в реке — не сравнишься с ней!

Ты не столь гибка и не столь нежна,

Как реки Араз легкая волна.

Разодета ты в бархат и атлас,

Но румянец щек не ласкает глаз.

На лице твоем родинки рядком,

Но сравню ль щеку с алым лепестком?

Мне любви туман взор не заволок,

Золотых долин, гор не заволок.

Знай же, убедись, вздоха не издам,

Не колеблясь, я от тебя уйду,

Я пойду бродить по горам, долам,

Брошусь в бой с врагом, смерть в бою найду.

Упаду в траву, на туманный луг.

Имени, каким нарекли тебя,

Не произнесу в час предсмертных мук.

И не буду, знай, я желать, любя,

Чтобы надо мной в тот последний час

Твой склонялся лик, речь твоя лилась».

       Промолвив так точь-в-точь,

       Надо уходит прочь.

       На речи молодца

       Она — ни полсловца.

       Покинул гость жилье,

       Он выдернул копье,

       Узду с прикола рвет,

       Ускачет прочь вот-вот.

       И вдруг… стерпеть не смог,

       Упал он на порог.

       Коленопреклонен,

       Пощады молит он:

«Ах, ангел, пери, неба дар,

Любовь моя, ах, Гюлизар!

Бог видит, видишь ты сама,

Что лгу я, лгу, сошел с ума.

Смертельный не снести удар,

На части сердце рвется, яр.

Красотки в мире не сыскать,

Которая тебе под стать.

Изранена моя душа.

Ты хороша, так хороша,

Так хороша!»

1934

Париж

279. Еврейская легенда Перевод А. Ахматовой

Чтоб первый человек был сотворен,

Господь земли взял с четырех сторон,

Он юг и север, запад и восток

Соединил, — смешал их землю он,

Чтоб человек, куда бы ни забрел,

Везде бы дома чувствовал себя.

Когда же смерти прозвучит глагол,

Провозглашая, что всему конец,

Все люди получали б на земле

В ее объятиях покой сердец.

11 июля 1935

Париж

280. Сократ Перевод Б. Садовского

Мудрого Сократа к смерти злой

Трибунал афинский присудил

Бичевал мудрец неправый строй

И к порокам беспощаден был.

Им коварный отменен завет.

Высоко над миром поднял он

Силу мысли, вечной правды свет,

Слово совести, любви закон.

Вот в темнице смертного конца

Скованный Сократ спокойно ждет,

И к себе известного певца

Он по делу важному зовет.

Перед ним прославленный певец.

«Мой привет Сократу, — он сказал. —

Чем я это заслужил, мудрец,

Что меня ты вспомнил и позвал?»

— «Милый брат, прошу тебя помочь

Мне законы музыки познать,

Краток век, долга незнанья ночь,

Не хочу я случай упускать».

— «Но ведь ты… О друг великий мой…» —

И продолжить речь певец не смел.

«Да, но всё же в час последний свой

Я б искусства смысл постичь хотел».

И когда благоговейно был

Истолкован музыки закон,

Дух Сократа радостно парил,

Мудростью бессмертной озарен.

31 октября 1936

Афины

281. Народная лира Сербская легенда XVIII века Перевод М. Петровых

Над Сербией блещет кривой ятаган

И каркают вороны, пьяные кровью.

Исхлестанный воздух горяч и багрян.

И ветер разносит рыдание вдовье.

Тиран Абдулла, кровожадный паша,

Пирует в Белграде, победою пьяный.

Ослушников войско во прах сокруша,

Он счастлив богатой подачкой султана.

Замученной Сербии лютый палач

Сидит на резном перламутровом троне.

Шербет, словно кровь непокорных, горяч,

И золото чаши пылает в ладони.

Кругом янычары, что рады и впредь

Разбойничать, лишь бы платили сполна им…

На блюдах дымится обильная снедь,

Струится шербет полноводным Дунаем.

Зловещий подсчет веселит янычар:

По многу ль голов они в битве отсекли?

Бахвалятся, спорят — чей крепче удар,

Бранятся, хохочут, как дьяволы в пекле.

«Эй, старого Мирко введите-ка в зал!

Его четырех сыновей мы забрали.

Отвагу мятежников он воспевал,

Властителей славу воспеть не пора ли!»

И Мирко-гусляр входит словно во сне,

Он слышит застольный прерывистый гомон.

Присев на скамью ото всех в стороне,

Глазами незрячими водит кругом он.

«Послушай, старик, — возглашает паша, —

Во прах уничтожил я Сербию вашу,

Но знаю, что песня твоя хороша,

Твой редкостный дар по заслугам уважу.

Не зря приведен ты на праздничный пир:

Прославь меня песней на вечные годы.

Пускай меня помнит и чествует мир,

Покуда есть небо, и суша, и воды».

Наградой паша соблазняет певца:

Алмазами, золотом — жизнью богатой,

Но Мирко молчит, не поднимет лица,

И зал замирает, смущеньем объятый.

«Эй, Мирко-гусляр, начинай поживей!

В свидетели я призываю аллаха:

Верну тебе всех четырех сыновей,

И вместе домой вы пойдете без страха!»

И чудится Мирко, что с ним сыновья

Домой возвращаются живы-здоровы…

Но горько молчит он, печаль затая.

На пиршестве пышном не слышно ни слова.