Стихотворения и поэмы - [64]

Мельник

Дай мне, господи, дождаться лета,

Смолотой на мельнице муки.

Давид Гурамишвили

В глазах всё гуще море темноты,

Ты плакал ивою в ночи туманной.

И ночью гул воды услышал ты

В плотине шумной мельницы желанной.

И колесо и жернов пели слитно,

Как скрип аробных медленных осей.

В плотине под луной сверкало хвито,

И никли ивняки в густой росе.

О бедах Картли колесо гремело…

То мельница иль сходбище друзей?

Свеча ль, живое ль чувство в ней горело?

Метался жернов или сердце в ней?

Вода ли, низвергаясь, бушевала?

Судьба ли воздвигала свой престол?

То мысль твоя иль мельница взывала,—

Гремя, зерна просила на помол?

А сумерки воспоминаний полны.

Грузинский пахарь в мельнице сидит,

Становится вселенной мукомольня,

И каганец внутри ее блестит.

Во тьме неслышно мышка пробегает,

Пока в глубоких думах ты сидишь.

Под гулким полом тайна обитает,

Шуршит в норе, незримая, как мышь,

И сплел паук густую паутину,

Как летопись страдальческих годов.

И в щель стены, в густую тень кувшина,

Уносит мышь кусок твоих стихов.

Возьми же вещий — миру незнакомый —

Творимой песни свиток разверни!

Укрой привычный к засухе и грому

Горячий стих в спасительной тени.

Разбуженный воды могучим звоном,

Ты встал среди глубокой тишины,

Ты сам стал судеб мельником бессонным,

Целителем скорбей родной страны.

Жизнь на мельнице

Мельница ночью не спит, словно друг,

Сторож испытанный,

Мелет, гремит она,

Будит мечты поутру

Бодрый, живой ее стук.

Дышит в запруде вода поутру,

Мыши свистят, убегая в нору,

А завязавшейся ночью беседы

Клочья умчала волна-непоседа.

Буйвол мычит. «Урмули» звучит.

Песню река говорливая мчит.

Стонет арба, запевает аробщик,

Жернов грохочет, а там — далеко,

В памяти, — Мтквари, Лиахва ли ропщет?

В мельнице мысль расцветает легко.

Запах овчарни в клетушку доносится.

Мокрые сети притащит рыбак,

Тени на гулкой стене перекосятся

Перед лучиной, вспугнувшею мрак.

В окнах горохом рассыпались звезды,

Пес твой залаял, степенный, бесхвостый.

И просыпаешься ты, хоть и ночь еще, —

В песню поток переходит рокочущий.

Полночь бормочет,

Жернов грохочет,

В строчке, зажженной

Мукой бессонной,

Дышит река, что на помощь пришла,

Пламенной песней с пера потекла…

Вот шелестит она, ширится вот…

У очага возникает, живет

И до скончанья веков не умрет, —

Славу ей даст благодарный народ.

Саба, Кремль и Горийская крепость

В Москве ждал я солнце…

Давид Гурамишвили

Старый мельник темноликий

Пишет книгу «Картлис чири».

Слышатся рыданья в книге,

Как в мирской бескрайней шири.

Вот — у Гори, в буре боя,

Над ордой иноязыкой,

Над турецкою ордою

Встал он — книжник наш великий.

А потом — отъезд из Гори.

Весь в пыли и прахе боя,

Саба мчался — бел от горя,

Словно облако седое.

Жизнь дымилась грудой пепла,

Шла как марево степное.

Солнце глаз от слез ослепло,

Росы высохли от зноя.

Он прошел моря и горы

И в скитаньях истомился,

В мире не найдя опоры,

У Кремля остановился.

Книгу нес он, как святыню,

Как Тамар-царица — церковь.

Как гремучий ключ в пустыне,

Речь отцов сберег он в сердце.

Дух могучий, в бездне бедствий

Рока ниспровергший иго,

И в твоей заблещет песне —

И бессмертной станет книга.

               * * *

Кудри, словно листья граба,

Оборвала вихрей ярость.

Ты сидишь над книгой Сабы,

И тебя настигла старость…

Веет холод ночи близкой.

Потухают дни глухие.

Меч твой — в крепости Горийской,

Саба — близ Кремля почиет.

Нет ни друга, ни отрады.

Глохнет жизнь — струя степная.

Лишь волною водопада

Бьет из сердца речь родная.

Удаляется, как искры,

Меркнет брег мирского моря,

Но в твоих последних мыслях

Брезжут — Кремль и крепость Гори.

Тень Сабы

Цвет юности моей увял от бега времени.

Изнемогла душа от тягостного бремени.

Саба-Сулхан Орбелиани

Запас рассказов за зиму разросся…

Им друг внимал, на мельницу придя.

Арагвы рокот из-за рощ донесся.

Пылал очаг, Давида осветя.

Ты двинул мельницу водой бессмертья.

Произнося творящие слова,—

Не ты ли сам, могучий, полн усердья,

Как водопад, ворочал жернова?

Ты мудрость вымысла средь мглы и гула

Познал в гремучем мельничном кругу.

Тень Сабы в памяти твоей мелькнула —

В Москве, в косматом северном снегу.

Сквозь вьюгу нес он спелые колосья,

Держал в руках снопы грузинских слов,

И сердце сказку зимнюю спаяло с ним,

С поборником, щитом страны отцов.

В его груди Арагва бушевала.

Как урожай, он поднял ношу слов,

И полы шубы вьюга развевала,—

Он шел в снегу — седой, как Саваоф.

Какая стать, какая мощь была в нем!

С губ гордых не ронял он слов пустых.

Взглянул он — и очей огромных пламя

Глубь озарило скорбных дум твоих.

Зимой в ночах топили свой очаг вы.

Друзьям ты притчи Сабы открывал.

Река бы потекла бурней Арагвы

Из слез, что Саба в мире проливал.

Пусть слез река быстрее жернов кружит!

Пусть книга умирит сердечный жар!

Пусть притча Сабы людям вновь послужит —

Целитель ран, души великой дар!

И ты запел, как древле пел Шавтели,

С народом сердцем связан навсегда,—

Ты проглядел глаза — они горели,

Глядя вперед и в прошлые года.

И Сабы тень за сказкой вслед явилась

И в мельнице с тобою поселилась.

Сомнение и песнопение

В яму кинул меня мир.

Теймураз Первый

Вот ты состарился. Гаснут глаза твои,

Канул ты в мир, как в колодец глубокий,

Бросил ты серп и хлеба недожатые,

Юность померкла зарницей далекой.

«Жизнь! Ты пучины морской темноводней!