Стихотворения и поэмы - [62]

Шрифт
Интервал
И я внезапно позван был в поход.
В тот день в лесу грибы ты собирала.
О сада юности цветущий свод,
Как я искал тебя, а ты не знала!
Достался жребий мне — идти в поход.
Взгляни мне вслед, о лютик мой медвяный!
Пусть мне вослед ветвями сад махнет,
Как твой платок узорный, из тумана!
Я оседлал походного коня.
Растащат мой шатер чужие руки…
Взгляни звездой далекой на меня
Сквозь сумрак ночи в горький час разлуки!
Коль суждена мне гибель на войне,
Склонись во сне над смертною постелью,
Вздохни, блесни, подобная весне,
Дай мне испить целительного зелья!
Мир мчит людей, как буря — желтый лист,
Как вихрь кружит, не даст промедлить мига.
Я — лишь названье и заглавный лист,
А век мой — ненаписанная книга.
Я гроздий не нарвал в тени твоей.
Когда паду под вражьими мечами,
Найди мой шлем и доверху налей
Твоих очей алмазными слезами…
Пусть мой собрат из шлема отопьет,
Пусть боль моя потомку станет благом,
И пусть он слезы надо мной прольет
И осенит меня грузинским стягом.
В магдебургской тюрьме
В Семилетней войне потрясли мы
Основание прусского трона.
Давид Гурамишвили
Ты не остался в стороне от брани:
Вновь у Кюстрина обнажил ты меч
И мчался первый в конном урагане,—
Приказ был: войско прусское рассечь.
В трясине твой скакун завяз внезапно,
Но, яростью пылая боевой,
Ты бился, полный силы неослабной,
Отваги дух вложил в клинок стальной.
Ты воин был поистине бесстрашный,
И, хоть гнедой твой конь потерян был,
Ты дрался пеший в схватке рукопашной,
Грузинского меча не посрамил.
Ты звал: «Ко мне, гнедой! Ко мне, мой милый!
И я тебя за Одер погоню!
Россия нас поила и кормила,
Дала нам меч, одела нас в броню!..»
А на тебя пруссаки налетали,
И был ты пеший против верховых,
И мощь твою, как ветви, обломали,
Лишили дуб ветвей его густых.
И ты истому смертную изведал:
Израненный, на берегу реки
Лежал ты, и никто напиться не дал,
Не протянул спасительной руки.
И небу поручил свой дух суровый,
И сердцем окрылился, как орел,
И, словно бы тенистую дуброву,
Прохладную обитель ты обрел.
И ты прошелестел, как нива хлеба,
Дождя бессонно ждущая в степи:
«О мать моя! Из вечной чаши неба,
Из чаши жизни грудь мне окропи!»
И вот твою молитву оборвали,
И подняли тебя, и понесли,
И мир через решетку показали,
И годы плена горькие пошли…
                  * * *
В холмах бесплодных Магдебург унылый
Садов ветвями пыльными поник.
Молитва на устах твоих застыла,
Иссякли слезы, твой живой родник.
Из крепости видна тебе пивная,
Но там веселья не заметит взор.
И лишь суровый, перемен не зная,
Чернеет хмуро башнями собор.
Плетутся клячи по дороге пыльной,
Без седока повозку волоча.
И скорбный вечер полн тоски бессильной
Бойца в цепях, лишенного меча.
И не спешит никто со снедью свежей
К тебе в тюрьму. И вечер тих и глух,
И меркнет день, зарею бледной брезжа,
Как будто с телом расстается дух.
Песком, мякиной хлеб тюремный полон.
О голод! голод! — Родина вдали…
Как пытка многодневная тяжел он.
О, дайте же вкусить плодов земли!
Он вспоминает: в Миргороде тесто
В печи взбухает, рвет свои бока.
И девушка, как светлая невеста,
В руках несет не хлебы — облака.
И облака, как хлебы золотые,
Смеясь, сияют ласково в окно.
Меч предков защищал поля святые,
И труженика пот питал зерно.
Ты слышишь ржанье твоего гнедого?
Но ты изранен, ты в плену навек…
Так думал он. Из дум родилось слово,
Могучее, горящее: побег!
                   * * *
И две зимы промчало время сонно,
Два лета худосочных пронесло.
Зима ковала ледяные троны,
А лето серп отточенный несло!
И видел пленник из окна: ненастье,
И, жалости не зная, в жажде власти,
Вдруг налетала на лето зима,
Засыпав снегом ветви и дома.
Очаг крылом косматым потушила,
И бедняков заботой сокрушила,
И птиц лететь заставила на юг,
На каждый сук повесив снега вьюк.
Тепло земное в глубь земли угнала,
И ледяные розы изваяла,
И, как разносчик леденцов, зима
Обвешала сосульками дома!
Когда же таянья свершилось чудо, —
Примчался май, и все зимы сосуды
Стеклянные безжалостно разбил,
И теплым ветром всходы защитил.
И радостное небо загремело.
И под рукою мастера умелой
Раскрыли почки влажные глаза,
И пролетела первая гроза.
И лето обновило лик природы,
И нивой стали молодые всходы,
И жимолость и липы расцвели
И новой жизни славу вознесли.
И плакал соловей, и, как бывало,
Вновь украинка юная вставала
Вдали и пела: «Весела весна»,—
И из цветов плела венки она.
                 * * *
И рана пленника зарубцевалась,
Но ведь и плен, как жернов, давит грудь.
Тюремным стенам недоступна жалость,
И сторож ночью не дает уснуть.
Ты узник за решеткою железной.
О, как прожить года в проклятой тьме?
Как душат стены одиночки тесной…
Нет, не привыкнешь ты к своей тюрьме!
А сердце словно льдами оковалось,
Но ключ поет горячий подо льдом…
На Украине рукопись осталась,
Написанная кровью и огнем.
«О, не сожгли б слезами окропленный,
Заветный свиток, житницу мою,
Мой труд, живым глаголом наделенный!
О жизнь! Я сохранить его молю!
Подобно житнице певца творенье,
В нем шелестят незримые поля,
И веют, и шумят, не зная тленья,
Любую боль дыханием целя.
Я слышу, как шуршит родное поле,
Я слышу песню жницы молодой.
Но как мне петь! Я — соловей в неволе…
Чу, ржет вдали, зовет меня гнедой!
Но как мне петь? Был чет, а стал я нечет.
Продолжить чтение
Рекомендуем почитать
Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.

Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.

Стихотворения и поэмы

Основоположник критического реализма в грузинской литературе Илья Чавчавадзе (1837–1907) был выдающимся представителем национально-освободительной борьбы своего народа.Его литературное наследие содержит классические образцы поэзии и прозы, драматургии и критики, филологических разысканий и публицистики.Большой мастер стиха, впитавшего в себя красочность и гибкость народно-поэтических форм, Илья Чавчавадзе был непримиримым врагом самодержавия и крепостнического строя, певцом социальной свободы.Настоящее издание охватывает наиболее значительную часть поэтического наследия Ильи Чавчавадзе.Переводы его произведений принадлежат Н. Заболоцкому, В. Державину, А. Тарковскому, Вс. Рождественскому, С. Шервинскому, В. Шефнеру и другим известным русским поэтам-переводчикам.

Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)