Стихотворения и поэмы - [59]

Шрифт
Интервал

К очагу тебя привел он,
Светоч дал в пучине мрака.
Отворил, участья полон,
Сердце, как амбары злака.
Ты, прошедший муки рабства,
Оросил очаг слезами,
Где впервые клятва братства
Прозвучала между вами.
Как родной, единокровный
Брат от матери единой,
Горцу оказался ровней
Русский пахарь — сын равнины.
Был ты им, как самым близким,
Обогрет, одет, утешен.
Стал ты ветром карталинским,
До России долетевшим.
Оба вы ярмо носили,
Оба — тернием язвимы,
Меж собой вы положили
Клятву дружбы нерушимой.
Освященный по́том честным
Хлеб, что ел ты в доме брата,
Дал начало вещим песням,
Стал как солнце без заката.
И поздней, под чуждым небом,
Память братского порога
Нес ты, как корзину с хлебом,
Другом данную в дорогу.
Эта память, всё чудесней
Век от века, год от года
Разгораясь, стала песней
В сердце нашего народа.
В чувствах разлилась, как море,
И, шумя живой листвою,
Расцвела над кровлей Гори
Персиковою весною.
               * * *
Словно брат, тебя крестьянин
Встретил — русский настоящий,
Горем, как и ты, изранен,
В горне бед, как ты, кипящий.
Он грузинский май сладчайший
Угадал в тебе и понял.
Сердца высохшую чашу
Он живой водой наполнил.
Дал напиться из кувшина
На прощанье у порога,
Хлеба дал тебе корзину
И благословил в дорогу.
В дальний путь пошел ты смело,
Лапти пыль степей покрыла.
Память братства в ночь согрела,
В знойный полдень освежила.
Русский спас тебя, когда ты
Предан был предсмертным мукам.
Пашни чувств мудрец — оратай,
Стал навек тебе он другом —
Укрывал тебя в ненастье,
Озарял твой путь зарницей,
Был с тобою, полн участья,
И в пустыне и в темнице.
На перекрестке
Чаще думать стал над очагом собрата,
Как вернуться в Картли к дому своему…
Смертной тьмой стезя обратная объята —
Сеть на той стезе расставлена ему.
Как же царь Вахтанг? Немыслим путь обратный.
Сколько бед на плечи царские легло!
Турком сад его порублен виноградный,
Кров царя — чужбина, трон его — седло.
Одинок он был в годины роковые.
О, междоусобиц черная пора!
И решил Вахтанг пойти на зов России,
На приветный зов Великого Петра.
Вспомнил тут Давид прощание в Цхинвали,
Горе — словно уголь огненный в груди…
Воины в слезах Вахтанга умоляли:
«В этот грозный час от нас не уходи!»
Пред семьей своей коленопреклоненной
Поднялся властитель, скорбен и суров:
«Петр меня зовет — славнейший царь вселенной,
Брат мой, — он поможет мне изгнать врагов.
Я вернусь. И Картли будет вновь свободной,
С наших гор сниму я черную чалму!»
С плачем перед ним склонился сонм народный,
Невозможно было возразить ему!..
Удалился царь. А за Вахтангом следом
Преданнейшие из преданных пошли.
К счастью или бедам — дальний путь неведом.
Кони пыль отчизны на копытах унесли.
Царь в пути узнал, что умер Петр Великий.
Год идет за годом, нет царя домой.
Он в Москве томится; волосы владыки
В скорби убелились снежной сединой.
И решил Давид в Москву стопы направить —
Ведь сумел в России друга он найти! —
Чтоб к надеждам Картли сноп надежд прибавить,
Чтоб помочь царю опору обрести.
Снова в пути
Легкой поступью
         Пошел он в путь далекий.
Ливень с полуночи
         Пыль к земле прибил.
Шелком устелил
         Рассвет ему дороги.
Русский друг припасом
         Путевым снабдил.
Дал корзину хлеба
         И свиного сала.
И, вздохнув, Давид
         Покинул братский дом.
По тепле очажном
         Сердце тосковало,
Шел он светлым Доном,
         Верностью влеком.
Он идет. Пред ним
         Равнина необъятна.
С небом степь слилась
         В просторах голубых.
В пятнах сентября
         Пленительный и статный
Пламенеет тигр
         Левад тополевых.
Машут ветряки.
         Белеют церкви мирно.
Но безбрежно море
         Вянущей травы.
Марево степей
         Безмолвно и обширно.
И когда ж, когда ж
         Достигнет он Москвы!
Где дряхлеют в стойлах
         Боевые кони,
Где пришлось царю
         Седины приклонить?
Где б из рук его
         Тепло принять в ладони,
Где бы с ним свои
         Раздумья разделить?..
Износил в пути
         Он лапти и одежды.
Месяцы в пути
         Прошли, как караван.
Под огнем заката
         Знаменем надежды
Строй берез бежит
         В синеющий туман.
Ни беды, ни боли
         Юность не боится.
Беспредельна степь…
         И где ж пути конец?
Перекати-полем
         Ковылями мчится
Юноша-изгнанник,
         Воин и певец.
Вступление в Москву
Ты стал, на холм поднявшись. В дымке синей
Лежал великий город наяву.
Ты отряхнул с ресниц пушистый иней,
Как пилигрим, приветствуя Москву.
Сверкало куполов кремлевских пламя,
Белели башни в снежном серебре,
Перекликаяся колоколами,
Гудел российский город на заре.
Бесценными полярными песцами
Снега, снега сверкали вдалеке.
И расписные сани с бубенцами,
Красуясь, проносились по реке.
Из труб печных янтарными столбами
Над теремами подымался дым.
И в сердце, шелестя дубами,
Край отчий думам отвечал твоим.
И вот над морем алого тумана
Победно и торжественно поплыл
Могучий звон Великого Ивана,
И луч надежды душу озарил.
И, просветленный утром тем воскресным,
Раскаявшись в сомнении своем,
Ты зашагал по переулкам тесным,
Как жданный гость, к друзьям входящий в дом.
Шелест парусов
Для грузин как будто минули печали:
В Петербурге их надеждой ободрили,
Войском и оружьем помощь обещали,
И они по Волге в Астрахань отплыли.

Рекомендуем почитать
Стихотворения и поэмы

В книге широко представлено творчество поэта-романтика Михаила Светлова: его задушевная и многозвучная, столь любимая советским читателем лирика, в которой сочетаются и высокий пафос, и грусть, и юмор. Кроме стихотворений, печатавшихся в различных сборниках Светлова, в книгу вошло несколько десятков стихотворений, опубликованных в газетах и журналах двадцатых — тридцатых годов и фактически забытых, а также новые, еще неизвестные читателю стихи.


Белорусские поэты

В эту книгу вошли произведения крупнейших белорусских поэтов дооктябрьской поры. В насыщенной фольклорными мотивами поэзии В. Дунина-Марцинкевича, в суровом стихе Ф. Богушевича и Я. Лучины, в бунтарских произведениях А. Гуриновича и Тетки, в ярком лирическом даровании М. Богдановича проявились разные грани глубоко народной по своим истокам и демократической по духу белорусской поэзии. Основное место в сборнике занимают произведения выдающегося мастера стиха М. Богдановича. Впервые на русском языке появляются произведения В. Дунина-Марцинкевича и A. Гуриновича.


Стихотворения и поэмы

Основоположник критического реализма в грузинской литературе Илья Чавчавадзе (1837–1907) был выдающимся представителем национально-освободительной борьбы своего народа.Его литературное наследие содержит классические образцы поэзии и прозы, драматургии и критики, филологических разысканий и публицистики.Большой мастер стиха, впитавшего в себя красочность и гибкость народно-поэтических форм, Илья Чавчавадзе был непримиримым врагом самодержавия и крепостнического строя, певцом социальной свободы.Настоящее издание охватывает наиболее значительную часть поэтического наследия Ильи Чавчавадзе.Переводы его произведений принадлежат Н. Заболоцкому, В. Державину, А. Тарковскому, Вс. Рождественскому, С. Шервинскому, В. Шефнеру и другим известным русским поэтам-переводчикам.


Лебединый стан

Объявление об издании книги Цветаевой «Лебединый стан» берлинским изд-вом А. Г. Левенсона «Огоньки» появилось в «Воле России»[1] 9 января 1922 г. Однако в «Огоньках» появились «Стихи к Блоку», а «Лебединый стан» при жизни Цветаевой отдельной книгой издан не был.Первое издание «Лебединого стана» было осуществлено Г. П. Струве в 1957 г.«Лебединый стан» включает в себя 59 стихотворений 1917–1920 гг., большинство из которых печаталось в периодических изданиях при жизни Цветаевой.В настоящем издании «Лебединый стан» публикуется впервые в СССР в полном составе по ксерокопии рукописи Цветаевой 1938 г., любезно предоставленной для издания профессором Робином Кембаллом (Лозанна)