Стихотворения и поэмы - [15]

Вот важная мудрая кошка в лучах.

В оранжевых отблесках книги и кресла.

Слежавшийся мир. Человечий овраг.

Опять это вылезло. Снова воскресло.

Поэт проклинал свою комнату. Но

за это ему и платили дороже.

Но сердце поэта прогоркло давно

и стало на комнату очень похоже.

Бывало, оно воевало, круша

прогорклую кухню жилого адата.

Тут первый мятеж начинался когда-то,

тут первое слово сказала душа.

Но корни пустили и гнезда мы свили,

боялись, как нянек, домашних тишин,

и — словно традицию Бараташвили —

поставили стол, и тахту, и кувшин.

И демон, белесый как гипсовый слепок,

по комнатам ходит. И колокол воет:

«Не тронь, революция, этого склепа!

Не двигай вещей! Не ломай бытовое!»

Поэты, не тратьте на опись чернил.

Изменим страну и обрушим гранит.

Но комнатный демон лицо сохранил.

И комната рухлядь свою сохранит.

Иль дайте ей визу, на Запад отправьте —

к лжецам-эмигрантам, к поэтам без тем.

Отправьте к изменникам собственной правде —

на Запад, на Запад — и к черту затем.

Вот в комнату входят и небо и пихта,

влетает луна вместо маленьких ламп.

Поэт! Если ты не потомок каких-то

прапрадедов — сердце разбей пополам,

на две половины, и выкинь одну!

Останется лучшая, верная в бое.

И комната лопнет в прожилках обоев.

И книги ей тоже объявят войну.

И время ей бросит «прощай», уходя,

и ласточек горсть, и последний звоночек

у двери, и листья, и капли дождя.

Так время с одной из жилых одиночек

простится, на волю навек уходя.

Помогут ей ласточки, незаселенной,

поможет ей солнце, пустой и большой.

Поэты придут из деревни зеленой

бороться с ее постаревшей душой.

1927

4. «Набери мне ежевики в мой кувшин…» Перевод В. Бокова

Набери мне ежевики в мой кувшин,

Но только знай,

Он не зря стоит в сторонке,

У кувшина стенки тонки,

Хрупок он — не поломай!

Набери воды холодной в мой кувшин,

Но не забудь,

Мне идти еще далеко,

Береги его ты стойко,

Чтобы в целости вернуть.

Вся ты светишься, сияешь,

Как немятый снег вершин,

У ручья с ручьем играешь,

Наполняя мой кувшин!

5. «Утром спелых гроздьев нарежу…» Перевод В. Бокова

Утром спелых гроздьев нарежу,

В полдень выпью вина молодого,

Вечером с жизнью посоревнуюсь,

Ночь отдам поединку со смертью.

Но не отдам свое сердце старухе!

Я сберегу его для свиданья

С дымом домашним, со сказками детства,

С кровлей родительскою, родной,

Скажет постель: «Твой отдых заслужен.

Твой талисман неподкупно надежен».

И засну я легко и блаженно,

Утро вечера мудренее!

6. Отжившему поэту. Перевод А. Корчагина

Ты дупло гнилое. Я выточен из стали,

Ты поклонник лиры дряхлой, неродной,

Свой народ любя, я хочу ему оставить

Острые слова, что веют новизной.

Крепкокрылый, звал я к стремительным полетам,

И взметнулась радость, словно щелкнул кнут,

Причастившись кровью эпохи, о далеком

Я мечтал… Я вижу, как поля цветут.

Мелок ты, и жилы у тебя водянисты.

Пурпур наших дней не по твоим глазам.

Ты, пригрет чужбиною, в злобе стал неистовым…

Мой народ забудет всё, что ты сказал.

Голосом иным — молодым, правдивым, страстным

В бешенство привел я всех друзей твоих.

Прославляю мужество и люблю пространства…

Моему народу — мысль моя, мой стих.

Кто к болотам тянется, к тростникам под ветром,

Душу увяданья желтизной облив, —

Ни во что, как я в свою цель, он не уверует,

Не любил, как я, он плотности земли.

Не пленен я статикой линейною греков,

Мне не нужны маски, париков туман.

Новый голос мой — пусть я взял его от предков —

Не для твоего угасшего ума.

Выброшен ты жизнью, заезжен, будто кляча.

Стряпать стих пытался ты на старый лад.

Ты в борьбе со мною не выдержишь горячих

И разящих слов: бессилен твой булат.

С классом боевым я иду вперед упорно,

А твоя дорога — глохнуть и неметь.

И сложу я песни, манящие просторами.

Их народ, тебя забывший, будет петь.

Ты дупло гнилое. Я выточен из стали.

Враг своей страны, живешь ты клеветой.

Лира твоя чахнет, а я в стихах оставлю

Отраженье мысли, острой и простой.

1928

7. Письма. Перевод А. Межирова

Как спокойно и просто

ты письма мои возвратила.

Я любовью и нежностью

вскармливал эти листы,

на которых уже

выцветать начинают чернила,

но цветешь и не вянешь

и прелестью светишься

ты.

Жаль мне писем обиженных.

Бедные эти страницы

прижимаю к груди —

слышу голос воркующий твой.

Запоздалая ревность

на прошлое тенью ложится,

повергает в смятенье,

крадется усмешкой кривой.

Расклевали птенцы

сердцевину заветного слова.

Удрученное сердце

пред горем повергнуто ниц.

Я вконец разорен.

Не осталось богатства былого.

Увядают без влаги

апрельские листья страниц.

Где богатство мое?!

Полюбились мне тени заката,

никну солнцем вечерним

в тускнеющую синеву.

Письма вместе с мечтами

заброшены мною куда-то,

вместе с ними я выбросил

розы, лозу и траву.

Было даже письмо

с деревенскою кроткой луною,

но теперь и ее

не найду и назад не верну.

Я друзей потерял,

или письма потеряны мною,

или по мосту ветер

мою угоняет весну.

Уповаю на возраст,

который поможет мне вспомнить

всё, что в письмах потерянных

было, осталось и есть,

восстановит, проявит,

любые пробелы восполнит,

обессмертит любовь

и позволит ее перечесть.

Память наглухо запер

и думами дверь опечатал,

и того лишь страшусь,

что затерянных писем листы

кто-то третий нашел

и в укромное место запрятал,

чтобы к юности нашей

ни я не вернулся, ни ты.

Я вконец разорен,