Стихотворения и поэмы - [38]

 И поднял взоры

вновь на вершину кручи: в высоте

плыла над нею маленькая тучка,

светлая, словно крылатая, тучка,

и казалось — прозрачная рука

из-за тучки простерта, указуя

к Серне Зари. То был ли некий ангел,

или она?

 И взор его повлекся

к дивной звезде рассвета, и в лучах

ее венца душа его повисла,

плененная, как сетью. Ведь она,

Серна Зари, чистоокая, грустно-

лучистая, сияла искони

веков, не угасая, не тускнея;

и пред зарей, пред зарею, когда

вставали те, кто на земле непонят,

отщепенцы великие, сироты

мира, — вставали блуждать меж туманов,

прокладывая первые тропы

к горным высям, — она вставала с ними,

одна и непонятна, как они,

встречала их, и был в ее мерцаньи

один привет, одно благословенье:

Будьте чисты! — и души их сливала

со всех концов блуждания в единой

мечте Зари...

 Великая тоска

его объяла, высшая любовь,

сильнее смерти, затопила сердце

морем томлений; и пил он очами

темную синеву, и пил допьяна —

и распрямился юноша, и поднял

руки, и возопил:

 — Бог! Даже пламя,

что бунтует во мне, я отдаю

Тебе и Небу!

 Дивное сиянье

было в его глазах, ибо с высот

Серна Зари о клятве ликовала,

предвещая великое; и вера

в некий жребий наполнила его,

и познал он, что Бог к нему воззвал

огнем его души и предназначил

свершить нечто на острове, — но что?

И двинулся вдоль берега вперед,

навстречу уготованного рока,

твердый сердцем. Призыв Огня звучал

в его ушах, и перед ним мерцали

полусветы Зари. И в глубине

девичий образ, и светлая тучка

в вышине тихо поплыли пред ним;

и не дивился юноша пред чудом,

ибо лучшее чудо низошло

в его душу; и шел спокойно, молча,

навстречу Серне Зари. 

VII

 Долго шел он —

и берег подымался выше, выше

и, наконец, сровнялся с крутизной

по ту сторону вод; и обе кручи

постепенно сходились, омрачая

русло реки, замкнутое меж них, —

словно два великана заманили

реку в свои теснины, замышляя

там удушить во мраке... Но спокойно

юноша восходил, и тучка в небе,

и отраженный образ в глубине

плыли пред ним.

 И вдруг — остановилась

светлая тучка и застыла в небе

над вершиной утеса. И вгляделся

он издали: черный, громадный клык

возвышался из утренних туманов,

опираясь о плечи берегов;

внизу под ним зиял зловещей глубью

Аваддон — а с вершины чуть мерцала

словно малая свечка.

 И почуял

издали юноша сердцем Огонь

Святыни, и душа затрепетала

в груди. Так вот он, потаенный светоч

Божий, дрожит из пустынных туманов

и мерцает с вершины скал, и мнится

в его мерцаньи намек Искупленья!..

Кто возжег тебя, светоч на утесе,

и кто достоин, чистый, прикоснуться

до тебя? Или в этом оный подвиг,

предначертанный юноше?

 И радость

могучая, без дна и граней радость

ворвалась в его грудь; благоговея,

расширилась душа и ликовала

в трепете веры. Стопы его легки

и широки шаги; призыв Огня

звучал в его ушах, и в сердце билось

благословенье Зари.

 А меж тем

искра росла. Уж вот она, как малый

язык огня, что пляшет в обожаньи

перед зарей, сестрой своей; а вот

уже, как прядь от Пламени большого —

прядь Ариэля, перед кем стоял он

некогда в день обета. И узнал

юноша тот Огонь, и встрепенулся

орел в гнезде его сердца и бросил

радостный клекот в вышину. Забыла

душа юноши бездну; миг — и был он

на вершине, и ринулся прыжком

на священное Пламя, и широким

взмахом поднял и взвеял к небесам.

Прекрасен он стоял на высоте,

в короне юности кудрявой, гордо

подняв пышновенчанное чело,

и в руке его радостно пылал

факел Спасения. Светлая тучка,

как херувим-покровитель, витала

над его головою — и, ликуя,

Серна Зари благословляла свыше

силу его.

 И мощный клич восторга

зрел на его устах, — но в этот миг

безмолвный зов пронзил его, — и в бездне

Аваддона, под черной глубиною,

выплыл девственный образ. То она,

в полноте красоты и вожделений,

с блеском иной денницы на челе:

прямо в очи она вонзает очи

и, как удилищем в омуте, ловит

взором в безднах души. Тянется молча

ему навстречу, ввысь, и молча в пропасть

влечет его к себе. Стройные руки

протянуты к нему, словно берут

и отдаются; взор — любовь, и смерть,

и спор мига и вечности.

 И крепко

прижал он факел святыни к груди,

и зажмурил глаза, и крикнул: Небо —

Аваддон — ты... — И ринулся с вершины

в раскрытые объятия на дне

Гибели...

 И погасли Божьи свечи

в вышине, посерели степи неба,

обнаженные, грустные, как поле

после жатвы, — и там, у края поля,

словно ненужный, брошен кем-то серп

месяца...

 Дрогнула светлая тучка

и растаяла; дрогнула за нею

Серна Зари, и не стала видна.

Ибо в чертоге своем пробудился

Лев золотого утра, и вступил

в царственной мощи на порог великой

тверди; венчанный гривой золотой,

отряхнулся, и брызнуло сиянье

в горные дали. 

VIII

 А юношу воды

вынесли в край далекий, незнакомый,

в край, чье имя Чужбина.

 И скитался

по всем странам, и жил с детьми Изгнанья,

и проходил между ними, подобный

сказке древности дальней и виденью

грядущего; и странно непонятен

был он для них.

 И видел небеса,

но ему они чужды; видел землю,

но и она чужда; и научил он

свои глаза глядеть перед собой

в мировое Ничто.

 Так он блуждал

по земле, словно выбитая Богом

из орбиты звезда, по беспредельным

пространствам; так блуждал он, наг и бос,