Стихотворения и поэмы - [42]

Рубец угрюмый этих дел и дней.

Как гордый шрам на теле ветерана,

Носи в себе до смерти тот рубец.

Как сторож сердца, пусть живая рана

Нам говорит: ты воин, ты боец.

Сильны любовью, яростью могучи,

Стояли мы в раздумье и тоске.

Как турье стадо, киевские кручи

На водопой сползали вниз к реке.

В рассветной мгле, как меч, сверкал сурово

Поток Днепра. И меч багряным стал.

И меч взлетел. Ударил залп. И снова…

Червонный облак в небе возрастал.

Перевод М. Лозинского

2 НА УЛИЦЕ

Верю, знаю — ввек такой тяжелой

Сердце не взволнуется тоской,

Как в тот день на улицах Подола,

В день, когда вошел я в город мой.

Стелет осень дымы золотые

Над пустынным киевским холмом,

И кричат развалины немые —

И любовь, и горе в крике том.

Протянув раздробленные руки

И сквозя проломами голов,

Высятся над смрадной пылью, в муке,

Призраки загубленных домов.

Молчаливы, гневны, темнолики,

Вопиют мне на моем пути:

«Посмотри на наш разгром великий.

Посмотри, запомни, отомсти!

Сделай всё, чтоб мы воскресли снова,

Всё осиль и всё измерь вперед!»

Сердце просветленно и сурово

Подняло великой злобы гнет.

Затверделый, гневом опаленный,

Сгусток сердца, жги и багровей!

Мститель-воин, им воспламененный,

Стал на пепелище площадей.

Если ж пуля тут его достанет,

Чтобы он шатнулся и поник,

Он вперед кровавым телом прянет,

Во врага пред смертью вгонит штык.

Перевод М. Лозинского

3 ОКОЛО УНИВЕРСИТЕТА

Шатались колонны огромного дома.

Оконное лопалось в рамах стекло,

Багровое пламя металось и жгло,

Свой красный язык обнажив из пролома.

И валятся залпы в горящий пролом,

И рушится свод, неподвижный доселе,

И книги, как птицы, на мокрой панели

В отчаянье бьют обгорелым крылом.

Ломаются стены, и падают в пламя

С объятых огнем постаментов своих

Поэты, мыслители, чтимые нами,—

Высокие стражи бесчисленных книг.

Где ты, поджигатель, бряцавший оружьем,

Охваченный страхом трусливый злодей?

Нет, ты не уйдешь! Мы тебя обнаружим

В проклятой фашистской берлоге твоей!

День судный подходит. Мы круг свой замкнули.

Ты явишься в суд, чтобы кару понесть

За пушкинский лик, исковерканный пулей,

За очи Тараса, сожженные здесь;

За Гёте, которого свергли с позором,

За муки Белинского, раны Франко,

За темя Шекспира, пробитое вором,

За то, что Гомер оскорблен глубоко.

Безумец, глумясь у подножия статуй,

Ты свой потерял человеческий вид.

Забыл ты, что здесь, угрожая расплатой,

Разгневанный воин на страже стоит.

Перевод Н. Заболоцкого

4 ЯР

Трава да глина, рыжие провалы,

Замусоренный жуткой гнилью ров.

Порывисто несется одичалый,

Зловещий ветер выжженных холмов.

Не побледнеть, не дрогнуть, не поникнуть —

Стоять, как суд! Как ратный муж, стоять!

Все клятвы бедны, чтобы клятву крикнуть,

Недостает проклятий — проклинать.

Простой овраг, захламленный и пыльный.

Две бледные осины, старый клен.

Нет, то не тишь! Неугасимый стон,

Ста тысяч уст предсмертный стон бессильный.

Сребристый пепел множества костей,

Осколки лбов, обломки челюстей.

Раздвинулись песчаные откосы.

Ползут из ямы золотые косы.

Тлен не разрушил, ветер не унес

Мерцающее золото волос.

В густой грязи поблескивают блёкло

Очков разбитых старческие стекла,

И дотлевает, втоптанный в песок,

Окровавленный детский башмачок.

Над глиной и песком лежит, как пена,

Ужасный след стотысячного тлена.

Замешан склизкий и тягучий клей

Убогими останками людей.

Здесь, что ни шаг, ревел костер багровый,

Шипели нефтью жирные ключи

И в трупах жадно рылись палачи,

Чтоб поживиться с мертвецов обновой.

Гнетущий, тяжкий, нестерпимый дым

Вставал и нависал над страшным яром.

Он веял смертью, он душил кошмаром,

Вползал в дома страшилищем глухим.

Сполохи рдяно-черные витали

Над онемевшей в ужасе землей,

Злым отблеском пути окровавляли,

Окутывали Киев грязной мглой.

Смотрели люди, схоронясь в жилища,

Как за венцом кирилловских домов,

За тополями дальнего кладбища

Их плоть и кровь горит в дыму костров.

Дыханьем смерти самый воздух выев,

Плыл смрадный чад, тяжелый трупный жар,

И видел Киев, гневнолицый Киев,

Как в пламени метался Бабий Яр.

Мы этот пламень помнить вечно будем,

И этот пепел — он неискупим.

Будь проклят тот, кто скажет нам: «Забудем».

Будь проклят тот, кто скажет нам: «Простим!».

1943

Перевод М. Лозинского

5 УТРО

Над площадями, как в безлюдье рощ,

Висит беззвучно тонкий, ровный дождь,

И он нигде еще не потревожил

Разостланной повсюду тишины.

Еще не верит город, что он ожил,

И звук и шум его еще страшны.

Торжественная тишина благая

Течет разливом в берегах домов,

Больное сердце города лаская

Предчувствием великих, добрых слов.

Еще нигде они не прозвучали,

Не раздались в убежищах людских,

В глубокой яме, в каменном подвале,

В могильном склепе, тайнике живых.

Еще в глазах, укрывшийся глубоко,

Мерцает ужас нестерпимых дней

И женщины в колодцах водостока

Тоскливо к сердцу жмут своих детей.

Еще в пустой, разломанной халупе

Струится запах серого дымка

И теплится, чернея, кровь на трупе

Врагом пристреленного старика.

И дождь висит, и тишина, и дым

Над всем кричащим, диким, бредовым.

Казалось мне — так на черты родные,

На скорбный, бледный материнский лик

Взирает сын, взирает, как впервые,

Чтоб помнить вечно, помнить каждый миг.

Пройдут года, но это не сотрется.

Всё виденное, прожитое зло

На дне очей, в глубокой тьме колодца,