Стихотворения и поэмы - [37]

1942

Перевод П. Антокольского

6 НА БЕРЕГУ

Он, обхвативши голову руками,

Вжимался телом скрюченным своим

В песок и грязь на дне ослизлой ямы.

Разящий свист всё нарастал над ним.

Когда же звук ужасного обвала

Землетрясеньем стал и отгремел,

Он понял с удивлением, что цел,

Что смерть, свистя, не на него упала.

Услышал он бурленье волжских вод

И женский выкрик, смертный и печальный,

И услыхал, как зашумел народ

В убежищах за стенкою причальной.

Тогда он встал. Дым черный расстилал

Покров на бурном омуте глубоком.

Гудел буксирчик малый и стонал,

Разодранным кренясь на волны боком.

Крик женщин. Малышей истошный зов.

В реке на самом стрежне чье-то тело.

Оно на волнах билось и белело,

И шла волна на глину берегов.

То видел он. Ремни на автомате

Сорвал с плеча. Вошел он в глубь реки

И вглядывался в тельце в светлом платье

И в судорожный, слабый взмах руки.

Он властно плыл, с размеренною силой

Кладя на волны рук широкий взмах,

Чтобы на крепких вынести плечах

Из бездны жизнь, которой смерть грозила.

И вновь на вязкий, глинистый откос

Он шел из шума омутов тревожных,

И на руках он, к боли осторожных,

Спасенную им женщину пронес.

Он нес ее. Он видел, потрясенный.

След страшной муки на лице худом

И тонкой раны трепетный излом

На бедной груди женщины спасенной.

А кровь кричала и сияла, жгла,

Стекая тихо на мужские руки,—

Те капельки зловещего тепла,

Те красные медлительные струйки.

Она была нежданна и чудна,

Та женщина не из его любови,

Но жуткой наготою алой крови

Сроднилась с ним негаданно она.

Он вспомнил дом, родимую округу,

И добрый труд, и дружбу, и семью,

И ласковую, нежную подругу,

Желанную, заветную свою.

И он ее, печальную, сквозь дали

Узрел, как свет, что сердцу вдруг блеснул,

И словно бы сквозь кровь и все печали

Защиты руку милой протянул.

И понял он, что тысячам незнанных

И чьих-то дочек, матерей, супруг,

Сестер, подруг, любимых и желанных,

Стал как спаситель и надежный друг.

Он стал таким. Он — с выдержкой такою.

Есть сила в нем. Упорства ярость есть,

Расплатою он щедро успокоит

В бою свою разгневанную честь.

О ненависти, мести кровь кричала,

Та, что ему ладони обожгла.

Нацель так мину, чтоб врага кромсала,

Направь так пулю, чтоб разить могла!

Кропи же землю, кровью людореза,

Сражайся насмерть в буре огневой,

Чтоб во вселенной прекратился вой

Фашистского проклятого железа!

Оно здесь воет. Тучи разорвав,

Взмыл враг. Гудит сирена у затона.

И, вкручиваясь в окоем стремглав,

Гигантских бомб свисают веретена.

Пусть валит сталью и огнем разрыв,

Пускай осколки рыщут оголтело —

Встает боец, собой от них укрыв

Той хрупкой женщины живое тело.

Мужчина он из рода своего,

Шагал и жил он этим нежным телом,

Его страданьем, горем онемелым

И каждою кровинкою его.

Он отомстит. И грозно жизнь свою

Метнет он в людореза, как гранату,

Он вырвет с сердцем у врага отплату.

Он — воин. Да! Он отомстит в бою.

Перевод П. Жура

7 НА КОМАНДНОМ ПУНКТЕ

Как тонкие струйки, сквозь щель блиндажа

По глиняной мокрой стене катакомбы

Земля осыпается, глухо шурша

В тиши, после грома взорвавшейся бомбы.

Но, с карт разноцветных песок отряхнув,

Где желто-зеленые стынут просторы,

Он вдруг улыбается, мирно вздохнув,

Удачному слову, клочку разговора.

И вновь над столом тонконогим своим

Наклонится, среброволосый и сивый,

И смотрит на карту земного массива,

Раскрытого в знаках скупых перед ним.

Там желтые степи, и черные зерна

Селений, и синие линии рек —

Весь будущий бой отмечает упорно

И точно на карте седой человек.

Все грозные сдвиги и все измененья,

Приливы, отливы, удар и отпор —

Всё видит в своем напряженном прозренье

Его утомленный и пристальный взор.

Он видит просторы равнины бескрайной,

Движенье колонн молчаливых в ночи

И тропы, где груз свой, громадный и тайный,

Без устали тянут, искрясь, тягачи.

И танки, которые сталью своею

Тревожат молчанье полночных пустынь,

И вросшую в свежие комья траншеи

Пахучую и голубую полынь.

Он слышит шуршанье змеистой дороги,

И взлеты ракет средь глухой тишины,

И молнии залпов ночных, и тревоги,

Спокойствие тяжкой работы войны.

Оно в эту ночь прогоняет дремоту,

Душе открывает по-новому мир.

Спокойно и тихо встает командир,

Окончив своих вычислений работу.

Метнулись связные. Гудит телефон.

И провод зудит, словно нерв воспаленный,

И серые взводы походных колонн

Спешат занимать отведенные склоны.

И зуммер жужжит. И отрывисто так

Звучат донесенья полков и дивизий.

Желтеет фонарик. Рассеялся мрак,

И степь посветлела во мгле рдяно-сизой.

Уже из окопов пришел кашевар,

И первый снаряд прогудел спозаранку,

И стал из багрового черным пожар,

А зуммер жужжит и стрекочет в землянке.

Так яростно небо пылает в огне,

Так с полночью прожитый день перепутан,

Что он не задремлет хотя б на минуту

На бурке, разостланной на топчане.

Всё ясно. С последним ударом печати

Последний связной ускоряет свой бег.

За стрелкой медлительной на циферблате

Следит напряженно седой человек.

Вот, дрогнувши, стрелка разделит собою

Кружок светлых цифр. И тогда настает

День новый гигантского грозного боя.

День гнева. Упорства. Движенья вперед.

Удар — и обрушился вал канонады

На склоны холмистых приволжских равнин.

На пункте командном в земле Сталинграда

Пульсирует сердце бессмертных руин.

1942

Перевод М. Зенкевича