Стихотворения - [4]

            но каждый в глубоких карманах

для него

     почерневший сахар берег.

Мы по рекам прошли,

                по нехоженым топким болотам.

Мы пробились к своим

                и спасли драгоценную жизнь.

Это в битвах рожденный,

                пропитанный кровью и

                                  потом,

самый истинный,

            самый русский

                    гуманизм.

1942

ОТДЫХ

Из боя выходила рота.

Мы шли под крыши,

             в тишину,

в сраженьях право заработав

на сутки позабыть войну.

Но у обломков самолета

остановился первый взвод.

И замерла в песках пехота

у красных

       обожженных звезд.

…Осколки голубого сплава

валялись на сухом песке.

Здесь все:

       и боевая слава,

и струйка крови на виске,

и кутерьма атак

            и тыла,

ревущая,

       как «ястребок».

Нам отдых сделался постылым

и неуютным городок.

Апрель 1942

БАЛЛАДА О ВЕРНОСТИ

Написано много о ревности,

о верности, о неверности.

О том, что встречаются двое,

а третий тоскует в походе.

Мы ночью ворвались в Одоев,

пути расчищая пехоте.

И, спирт разбавляя водою,

на пламя глядели устало.

(Нам все это так знакомо!..)

Но вот

     на пороге

            встала

хозяйка нашего дома.

Конечно,

     товарищ мой срочно

был вызван в штаб к военкому.

Конечно,

     как будто нарочно

одни мы остались дома.

Тяжелая доля солдаток.

Тоскою сведенное тело.

О, как мне в тот миг захотелось

не вшивым,

       не бородатым,—

быть чистым,

          с душистою кожей.

Быть нежным хотелось мне.

                      Боже!..

В ту ночь мы не ведали горя.

Шаблон:

     мы одни были в мире…

Но вдруг услыхал я:

               Григорий…

И тихо ответил:

          Мария…

Мария!

   В далеком Ишиме

ты письма читаешь губами.

Любовь —

     как Сибирь — нерушима.

Но входит,

     скрипя костылями,

солдат никому не знакомый,

как я здесь,

       тоской опаленный.

Его

 оставляешь ты дома.

И вдруг называешь:

             Семеном.

Мария!

    Мое это имя.

И большего знать мне не надо.

Ты письмами дышишь моими.

Я знаю.

Я верю.

Ты рядом.

1942

СМЕРТЬ БОЙЦА

Хороним друга.

Мокрый снег.

Грязища.

Полуторка ползет на тормозах.

Никак правофланговый не отыщет

песчинку в затуманенных глазах.

Торжественная музыка Шопена.

Нелютая карпатская зима.

И люди покидают постепенно

с распахнутыми окнами дома.

И тянется по улицам колонна

к окраине, до самого хребта.

Лежит он, запеленатый в знамена.

Откинуты в полуторке борта.

А на полные вырыта могила,

а на поляне громыхнул салют,

а чья-то мать уже заголосила,

а письма на Урал еще идут,

а время невоенное.

                             И даже

не верится, что умер человек.

Еще не раз стоять нам без фуражек —

такой уже нелегкий этот век.

Уходят горожане постепенно,

и женщины, вздыхая, говорят:

— Погиб герой!

В бою погиб военный!

Как им скажу,

что не убит солдат,

что трое суток в тихом лазарете

он догорал,

он угасал в ночи,

ему глаза закрыли на рассвете

бессонные, усталые врачи?

Ну как скажу,—

привыкли за три года,

что умирают русские в бою.

И не иначе!

Грустная погода.

Но запевалы вспомнили в строю

о том, как пулеметные тачанки

летали под обвалами свинца.

И снова говорили горожанки:

— Так провожают павшего бойца…

1947

НА СТАРОЙ ГРАНИЦЕ

— Пожалуй, не стоит вертаться.

Давай заночуем в горах.

Не хочется мне расставаться,

прощаться с тобой второпях.

Давай заночуем в Карпатах,

под звездами ночь проведем,

на этих уступах щербатых,

где люди поставили дом.

И мы с лейтенантом Степновым,

усевшись на круглые пни

под низким навесом сосновым,

опять остаемся одни,

одни, как в тревожном секрете.

Но это, конечно, не так:

за той крутизной в сельсовете

командует бывший батрак.

А раньше за той крутизною

держава кончалась моя

и черной полоской лесною

чужие тянулись края.

А раньше здесь были заставы.

И ты, лейтенант, оглянись:

какими дорогами славы

в Карпаты идет коммунизм!

…Ночуем на старой границе,

которой не видно уже.

И нам почему-то не спится

в горах на былом рубеже.

Мы всю ощущаем планету

и каждый ее поворот.

Стирая границы,

по свету

Свобода на запад идет.

Ее в деревнях и столицах

народы выходят встречать.

Еще нам на старых границах

придется не раз ночевать…

— Пожалуй, придется…—

И снова

прощаемся мы за селом.

И лошадь уносит Степнова,

и цокот умолк за холмом;

и солнце прошло по эмали,

слегка пожелтив синеву…

И там, где мы ночью дремали,

колхозники косят траву.

1947

РАССВЕТ

Я засыпаю на закате

и просыпаюсь па заре.

Под небесами

в хвойной хате

хлопочут птицы на горе.

Идет кабан на кабана,

ковыль дымится на ветру.

И отступает тишина

за перевалы поутру.

Как порванные небеса,

лежат озера синие.

Люблю леса осенние!

И с поводка спускаю пса.

И он ползет по бережку.

Потом прыжок —

                  и он в пруду.

Он тянет утку,

                         на ходу

выплевывая перышки.

Я жду его под ивами,

как на земле ничьей.

С глухими переливами

течет ручей.

Я достаю два кремешка

и высекаю искру.

Снимаю сумку с ремешка

и вынимаю миску.

Готовлю ужин на двоих.

Горит костер у ног моих,

вокруг трава в золе.

И я среди ветров степных,

среди собратьев кочевых —

как равный на земле.

1946

ЛЕС

Карпатские дубы

в листве бледно-зеленой,

как будто бы столбы,

как будто бы колонны…

Шершавая кора

под мхом голубоватым,

в зарубках топора —

в коричневых заплатах.

Как башня, душный лес.

В прогалину — в оконце —

с безоблачных небес