Стихотворения - [34]
Обратим внимание на разделенное анжабеманами авторское определение поэзии: «стечение существований и звуковязь…». Смеем предположить, что составляющие его три элемента эмблематически указывают на авторские предпочтения. Если первый и третий его элементы обозначают пушкинскую и пастернаковскую линии, то второй элемент («существований») содержит аллюзию на известное высказывание О. Мандельштама из статьи «Утро акмеизма»[11]. Использование же приема дробления слов и динамического сдвига говорит о близости автору миниатюры и некоторых идей кубофутуризма.
Помимо языковой компрессии, особенностями построения этого текста (характерными для поэзии М. Ерёмина в целом) являются: принцип дуализма, проявляющийся в парных мотивах и образах (соединение – разделение, звук – пауза, немота; поверхность – дно) и логический парадокс (финала).
Миниатюра завершается парентезой: (Бифуркация? Исток?). Заключенные в ней вопросы касаются особенностей последней строки: применим ли к ней предложенный автором «закон анжабемана», иными словами, можно ли считать эту строку «механизмом разделения» или началом чего-то нового?
Немаловажен тот факт, что один из этих вопросов выражен термином (бифуркация), а второй – метафорой (исток), что, в свою очередь, переводит вопрос в другую область – о выборе языка описания: научного (= разделение на части) или языка поэзии. Ответом на этот вопрос, как полагаю, служат объединяющие круглые скобки.
В основе сюжета миниатюры «Что делать с воробьи́ной стаей в кронах…» (2009) – казус реставрации[12]: мастерская работа реставратора над изображением ствола дерева оказалась испорчена вдруг появившимся на его кроне пятном. Поэт дает этому парадоксальное объяснение: возникшее на картине новое изображение (воробьиной стаи) ничто иное, как «проявление благосклонности природы» (обыгрывая омонимию «птичий налёт»: 1. внезапный прилет, 2. постороннее образование). Работа реставратора уподобляется труду садовника, тем самым уход за произведением искусства предстает не менее значимым, чем возделывание сада. В композиционном плане миниатюра строится на метаморфозе, обыгрывающей незаметность перехода от изображения к изображенному, отсылая к стихотворению Мандельштама «На бледно-голубой эмали…», с которым его связуют мотивы мастерства и порождающей силы искусства. И в то же время – это своеобразный остроумный ответ Н. Гумилеву, приведшему в качестве аргумента в полемике с символистами «ошибку воробьев»: «Стихи, написанные даже истинными визионерами в момент транса, имеют значение лишь постольку, поскольку они хороши. Думать иначе – значит повторять знаменитую ошибку воробьев, желающих склевать нарисованные плоды»[13]. В стихотворении Ерёмина изображение и изображенное перенимают друг у друга признаки: проявившаяся на холсте воробьиная стая становится принадлежностью мира природы («Что делать с воробьи́ной стаей в кронах / Ручно́й работы? Сто́рожа с трещоткой подрядить? / Установить ли репродуктор с криком / Подра́нка об опасности? <…>»), в то время как садовое дерево приобретает форму произведения искусства («(Ажу́рен силуэт, искусно вырезанный / Сека́тором. Затейливо изогнут штамб.)»).
Тема предназначения поэта – одна из важнейших в творчестве М. Ерёмина. Определенными этапами в её раскрытии мы бы назвали миниатюры: «Как вновь озолоте́ли…» (1998), «Что – оглянуться – там вдали? Переиначить…» (2001), «Предго́рний синий бор и ски́тничьи кресты́…» (2008), написанные в форме вариаций на стихотворение Б. Пастернака «Гамлет».
Миниатюра «Как вновь озолоте́ли…» (1998) имеет трехчастную композицию (1–2, 3–4, 5–8 строки) и начинается с мотива плодородия, созревания урожая. Её темой и «завязкой» служит последняя строка «Гамлета»: «Жизнь прожить – не поле перейти», точнее, её герметизм. В стихотворении М. Ерёмина моделируется ситуация, которая снимала бы алогизм этого сравнения, построенного на сопоставлении временно́й протяженности с движением в пространстве, и проясняла бы «темное место» текста: почему именно «поле» выбрано основой этого образа. По Ерёмину, его семантика связана с евангельской линией «Гамлета» и подразумевает отсылку к притче о сеятеле: «И если нива — / Пространство между сеятелем и жнецом…». Тем самым, генеративному слову «поле» дается конкретизация: «нива». Созданный Ерёминым образ, составляющий 2-ю, центральную, часть стихотворения, строится по принципу контаминации: понятийное определение «нива – пространство» объединено с метафорой «пространство между сеятелем и жнецом», обозначающей время всхода и созревания урожая.
В композиции миниатюры обыгрывается особенность художественного решения «Гамлета» – совмещение в образе поэта трех ипостасей (поэт, актер, Христос): 1 часть – линия «поэта», 2 часть – библейская, 3 часть – театральная. Ерёмин создает свою версию этого культурологического контрапункта, продолжив каждую из смысловых линий указанием на ее «исток»: «линию поэта» – аллюзиями на произведения Лермонтова («Когда волнуется желтеющая нива…») и Некрасова («Тишина», «Саша»), – запечатлевших ниву в русской поэзии; библейскую линию – отсылками к Книге Бытия; театральную – упоминанием жанра пантомимы.