Стихотворения - [5]

И петровской дубинкой воспитана.

И пруссаками замуштрована,

И своими кругом обворована.

Тебя всеми крутило теченьями,

Сбило с толку чужими ученьями.

Ты к Европе лицом повернута,

На дыбы над бездною вздернута,

Ошарашена, огорошена,

В ту же самую бездну и сброшена.

И жива ты, живьем-живехонька,

И твердишь ты одно: «Тошнехонько!

Чую, кто-то рукою железною

Снова вздернет меня над бездною».

1954

Зажигаясь и холодея…

Зажигаясь и холодея,

Вас кляну я и вам молюсь:

Византия моя, Иудея

И крутая свирепая Русь.

Вы запутанные, полночные

И с меня не сводите глаз,

Вы восточные, слишком восточные,

Убежать бы на запад от вас.

Где все линии ясные, четкие:

Каждый холм, и дворцы, и храм,

Где уверенною походкой

Все идут по своим делам,

Где не путаются с загадками

И отгадок знать не хотят,

Где полыни не пьют вместо сладкого,

Если любят, то говорят.

1 июня 1954

Днем они все подобны пороху…

Днем они все подобны пороху,

А ночью тихи, как мыши.

Они прислушиваются к каждому шороху,

Который откуда-то слышен.

Там, на лестнице… Боже! Кто это?

Звонок… К кому? Не ко мне ли?

А сердце-то ноет, а сердце ноет-то!

А с совестью — канители!

Вспоминается каждый мелкий поступок,

Боже мой! Не за это ли?

С таким подозрительным — как это глупо! —

Пил водку и ел котлеты!

Утром встают. Под глазами отеки.

Но страх ушел вместе с ночью.

И песню свистят о стране широкой,

Где так вольно дышит… и прочее.

1954

Я

Голос хриплый и грубый —

Ни сладко шептать, ни петь.

Немножко синие губы,

Морщин причудливых сеть.

А тело? Кожа да кости,

Прижмусь — могу ушибить,

А все же: сомненья бросьте,

Все это можно любить.

Как любят острую водку:

Противно, но жжет огнем,

Сжигает мозги и глотку —

И делает смерда царем.

Как любят корку гнилую

В голодный чудовищный год, —

Так любят меня — и целуют

Мой синий и черствый рот.

1954

Старенькая

В душе моей какая-то сумятица,

И сердцу неуютно моему.

Я старенькая, в бедном сером платьице,

Не нужная на свете никому.

Я старенькая, с глазками весёлыми,

Но взгляд-то мой невесел иногда.

Вразвалочку пойду большими сёлами,

Зайду и в небольшие города.

И скажут про меня, что я монашенка,

Кто гривенник мне бросит, кто ругнёт.

И стану прохожих я расспрашивать

У каждых дверей и у ворот.

— Откройте, не таите, православные,

Находка не попалась ли кому.

В дороге хорошее и главное

Я где-то потеряла — не пойму.

Кругом, пригорюнившись, захнычет

Бабья глупая сочувственная рать:

— Такой у грабителей обычай,

Старушек смиренных обирать.

А что ты потеряла, убогая?

А может, отрезали карман?

— Я шла не одна своей дорогою,

Мне спутничек Господом был дан.

Какой он был, какая ли — я помню,

Да трудно мне об этом рассказать.

А вряд ли видали вы огромней,

Красивей, завлекательней глаза.

А взгляд был то светленький, то каренький,

И взгляд тот мне душу веселил.

А без этого взгляда мне, старенькой,

Свет божий окончательно не мил.

— О чём она, родимые, толкует-то? —

Зашепчутся бабы, заморгав, —

Это бес про любовь какую-то

Колдует, в старушонке заиграв.

И взвоет бабьё с остервенением:

— Гони её, старую каргу!

И все на меня пойдут с камением,

На плечи мне обрушат кочергу.

1954

Такая тоска навяжется…

Такая тоска навяжется,

Что днем выходить нет мочи.

Все вокруг незнакомым кажется

Глазам близоруким ночью.

Выйду после заката,

Брожу по коротким дорогам,

Никуда не ведущим, проклятым,

Отнявшим жизни так много.

В низком небе светлые пятна,

Крутит ветер их в беспорядке,

И все кругом непонятно,

И видятся всюду загадки.

Какие-то белые стены

Каких-то тихих строений.

И в сердце странные смены

Капризных ночных настроений.

1955

Как дух наш горестный живуч…

Как дух наш горестный живуч,

А сердце жадное лукаво!

Поэзии звенящий ключ

Пробьется в глубине канавы.

В каком-то нищенском краю

Цинги, болот, оград колючих

Люблю и о любви пою

Одну из песен самых лучших.

1955

Ты опять стоишь на перепутье…

Ты опять стоишь на перепутье,

Мой пророческий, печальный дух,

Перед чем-то с новой властной жутью

Напрягаешь зрение и слух.

Не родилось, но оно родится,

Не пришло, но с торжеством придет.

Ожиданье непрерывно длится,

Ожиданье длится и растет.

И последняя минута грянет,

Полыхнет ее последний миг,

И земля смятенная восстанет,

Изменяя свой звериный лик.

50-е годы

Надрывный романс

Бродим тихо по снежной дороге,

По вечерней, чуть-чуть голубой,

Дышит все нашим прошлым убогим,

Арестантскою нашей судьбой.

И судьбы этой ход нам не ясен,

Мы давно не считаем утрат.

Белый снег. И оранжево-красен

Сиротливый тоскливый закат.

И закату здесь так одиноко,

Ничего, кроме плоских болот,

Как мы все, осужден он без срока,

Как мы все, никуда не уйдет.

Мы с тобой влюблены и несчастны,

Счастье наше за сотней преград.

Перед нами оранжево-красный

Сиротливый холодный закат.

1955

Десять часов. И тучи…

Десять часов. И тучи

За коротким широким окном,

Быть может, самое лучшее —

Забыться глубоким сном.

Взвизги нудной гармошки,

И редкий отрывистый гром,

И мелкие злые мошки

Звенят, звенят за окном.

А тучи проходят низко,

Над проволокой висят,

А там у тебя так близко

Тополя и огромный сад.

Чужих людей прикосновенья…

Чужих людей прикосновенья

Скучны, досадны, не нужны.

И в серой жизни нет мгновенья

Без ощущения вины.

И слов невысказанных тяжесть

Быть может, худшая вина,

И никогда того не скажешь,

Чем вся навеки сожжена.

1955

Восемь лет, как один годочек…