Стихотворения, 1884 г. - [20]

Что с памяти свалил я эту ношу,

Весь этот груз! Мне стало так легко.

Я в тот же миг юнею, обновляюсь…

А всё еще осталось далеко

До юности… Зато я и смиряюсь.

Мои мечты… Я так умерен в них!

Мне подари вниманья лишь немножко,

Да пусть ко мне от щедрых ласк твоих

Перепадет крупица, капля, крошка!

Я и не жду взаимности огня,

Я в замыслах не так высокопарен!

Терпи меня, переноси меня, –

Бог знает как и то я благодарен!

Между 1850 и 1856

Раздумье

Когда читаю я с улыбкой старика

Написанное мной в то время золотое,

Когда я молод был, – и строгая рука

Готова изменить и вычеркнуть иное, –

Себя остановив, вдруг спрашиваю я:

Черты те исправлять имею ли я право?

Порой мне кажется, что это не моя

Теперь уж собственность, и, «мудрствуя лукаво»,

Не должен истреблять я юного греха

В размахе удалом залетного стиха,

И над его огнем и рифмой сладострастной

Не должен допускать управы самовластной.

Порой с сомнением глядишь со всех сторон

И ищешь автора, – да это, полно, я ли?

Нет! Это он писал. Пусть и ответит он

Из прошлых тех времен, из той туманной дали!

Чужого ли коснусь я дерзкою рукой?

Нет! Даже думаю в невольном содроганье:

Зачем под давнею, забытою строкой

Подписываю я свое именованье?

Между 1850 и 1856

Чесменские трофеи

Был то век Екатерины,

В море наши исполины

Дали вновь урок чалме,

Налетев на сопостата,

Нашей матушки ребята

Отличились при Чесме.

Наш орел изринул пламя –

И поникло турков знамя,

Затрещала их луна,

Флот их взорван – и во влагу

Брошен в снедь архипелагу,

Возмущенному до дна.

Пронеслась лишь весть победы

Взликовали наши деды,

В гуд пошли колокола,

Пушки гаркнули в столице:

Слава матушке царице!

Храбрым детушкам хвала!

Се добыча их отваги, –

Кораблей турецких флаги

В крепость вносятся – ура! –

И, усвоенные кровно,

Посвящаются любовно

Вечной памяти Петра.

Там – Невы в широкой раме

Есть гробница в божьем храме

Под короной золотой.

Над заветной той гробницей

С римской цифрой – I (единицей)

Русский выведен – П (покой),

Там – кузнец своей державы,

Дивный плотник русской славы,

Что, учась весь век, учил,

С топором, с дубинкой, с ломом,

С молотком, с огнем и громом,

Сном глубоким опочил.

По царицыну веленью

Те трофеи стали сенью

Над гробницею того,

Чья вся жизнь была работа,

Кто отцом, творцом был флота.

Возбудителем всего.

И гробница под навесом –

Под густым знаменным лесом –

Говорила за него…

Всюду честь воздать хотела

Продолжительница дела

Начинателю его.

Не умрут дела благие!

Там соборне литургия

Совершается над ним,

Там – сановные все лица

И сама императрица

С золотым двором своим.

И средь общего вниманья

Для духовного вещанья

Вышел пастырь на амвон, –

То был он – медоречивый

Славный пахарь божьей нивы,

Словосеятель – Платон, –

Тот, что посох брал, и, стоя

Перед паствой, без налоя,

Слух и сердце увлекал,

И при страшносудных спросах,

Поднимая грозно посох,

Им об землю ударял.

Вот он вышел бросить слово

При ниспосланных нам снова

Знаках божьих благостынь

И изрек сначала строго

Имя троичное бога

С утвердительным «аминь».

И безмолвье воцарилось…

Ждали все – молчанье длилось.

Мнилось – пастырь онемел.

Шепот в слушателях бродит:

«Знать, он слова не находит,

Дар глагола отлетел».

Ждут… и вдруг, к турецким стягам

Обратясь, широким шагом

Он с амвонного ковра

Устремился на гробницу

И простер свою десницу

Над останками Петра.

Все невольно содрогнулись,

И тайком переглянулись,

И поникшие стоят…

Сквозь разлитый в сфере храма

Дым дрожащий фимиама.

Стены, виделось, дрожат.

И, простертою десницей

Двигнут, вскользь над той гробницей,

Строй знамен, как ряд теней,

Что вокруг шатром сомкнулся,

Зашатался, всколыхнулся

И развеялся над ней.

И над чествуемым прахом

Ризы пасторской размахом

Всколебалось пламя свеч;

Сень, казалось, гробовая

Потряслась, и громовая

Излилась Платона речь.

И прогрянул глас витии:

«Петр! Восстань! И виждь России

Силу, доблесть, славу, честь!

Се трофеи новой брани!

Морелюбец наш! Восстани

И услышь благую весть!»

И меж тем как слов гремящих

Мощь разила предстоящих,

Произнес из них один

Робким шепотом, с запинкой:

«Что он кличет? – Ведь с дубинкой

Встанет грозный исполин!»

Между 1850 и 1856

Послание о визитах

К М. Ф. Штакеншнеидер

Вы правы. Рад я был сердечно

От вас услышанным словам:

Визиты – варварство, конечно!

Итак – не еду нынче к вам

И, кстати, одержу победу

Над предрассудком: ни к кому

В сей светлый праздник не поеду

И сам визитов не приму;

Святого дня не поковеркав,

Схожу я утром только в церковь,

Смиренно богу помолюсь,

Потом, с почтеньем к генеральству,

Как должно, съезжу по начальству

И крепко дома затворюсь.

Обычай истинно безумный!

Китайских нравов образец!

День целый по столице шумной

Таскайся из конца в конец!

Составив список презатейный

Своим визитам, всюду будь –

На Острову и на Литейной,

Изволь в Коломну заглянуть.

И на Песках – и там быть надо,

Будь у Таврического сада,

На Петербургской стороне,

Будь моря Финского на дне,

В пределах рая, в безднах ада,

На всех планетах, на луне!

Блажен, коль слышишь: «Нету дома»

«Не принимают». – Как огня,

Как страшной молнии и грома

Боишься длинного приема:

Изочтены минуты дня –

Нельзя терять их; полтораста

Еще осталось разных мест,

Где надо быть, тогда как часто

Несносно длинен переезд.

Рад просто никого не видеть

И всех проклясть до одного,