Стихотворения, 1838 г. - [9]

Из роз венок благоуханный,

А не губительный удар,

Тогда – молю твоей пощады! —

Не вдруг, не разом ты пролей

Лучи божественной награды

В глубокий мрак души моей, —

Да, взросший в сумраке ненастья,

Себя к далёкой мысли счастья

Я постепенно приучу:

С судьбой враждебной вечно споря,

Я умереть не мог от горя,

А от блаженства не хочу!

4.

Пиши, поэт! слагай для милой девы

Симфонии любовные свои!

Переливай в могучие напевы

Палящий жар страдальческой любви!

Чтоб выразить таинственные муки,

Чтоб сердца огнь в словах твоих изник.

Изобретай неслыханные звуки.

Выдумывай неведомый язык

И он поёт. Любовью к милой дышит

Откованный в горниле сердца стих;

Певец поёт: она его не слышит;

Он слёзы льёт: она не видит их.

Когда ж молва, все тайны расторгая,

Песнь жаркую по свету разнесёт,

И, может быть, красавица другая

Прочувствует её, не понимая,

Она её бесчувственно поймёт;

Она пройдёт, измерит без раздумья

Всю глубину поэта тяжких дум;

Её живой, быстро – летучий ум

Поймёт язык сердечного безумья,

И, гордая могуществом своим

Пред данником и робким, и немым,

На бурный стих она ему укажет,

Где страсть его та бешено горит,

С улыбкою: как это мило! – скажет,

И, лёгкая, к забавам улетит.

А ты ступай, мечтатель умиленный,

Вновь расточать бесплатные мечты!

Иди опять красавице надменной

Ковать венец, работник вдохновенный,

Ремесленник во славу красоты!

Я не люблю тебя

Я не люблю тебя. Любить уже не может,

Кто выкупал в холодном море дум

Свой сумрачный, тяжёлый ум,

Кого везде, во всём, сомнение тревожит,

Кто в школе опыта давно уж перешёл

Сердечной музыки мучительную гамму

И в жизни злую эпиграмму

На всё прекрасное прочёл.

Пусть юноша мечтам заветным предаётся!

Я продал их, я прожил их давно;

Мой ум давно уж там смеётся,

Где сердцу плакать суждено.

Что б не сбылось с душой моею,

Какой бы ни горел огонь в моей крови,

Я не люблю тебя, я именем любви

Стремленья тайного знаменовать не смею,

Но ты мила моим очам,

Очам души моей мила, как день блаженный,

И взора твоего к божественным лучам

Прикован взор мой упоенный.

Язык мой скован – и молчит;

Его мой скрытный жар в посредники не просит,

А сердце внятно говорит,

Чего язык не произносит.

Когда – то жизни на заре

С душой, отверстою к приятию святыни,

Я разводил свой огнь на алтаре

Минувших дней моих богини.

Тогда в мечтах заповедных

Повсюду предо мной сияла бесконечность,

И в думах девственных своих

Я сочетал любовь и вечность;

Но вскоре дал суровый рок

Мне охладительный урок:

Он мне открыл, что и любовь хранится

Не доле милого цветка,

Что вечность целая порой в неё ложится,

Но эта вечность – коротка.

Теперь, сим знаньем просвещённый,

Я верить рад, что грудь моя

Объята вспышкою мгновенной,

Последним взрывом бытия.

На хладный свой язык мне разум переводит,

Что втайне чувство создаёт;

Оно растёт, оно восходит,

А он твердит: оно пройдёт!

Но что ж? На грудь, волнуемую тщетно,

Он хочет наложить свинцовую печать:

Душе ль насильственно изгнать,

Что в душу рвётся так приветно?

Я не люблю тебя; – но как бы я желал

Всегда с тобою быть, с тобою жизнию слиться,

С тобою пить её фиал,

С тобой от мира отделиться!

И между тем как рыцарь наших дней

Лепечет с лёгкостью и резвостью воздушной

Бездушное «люблю» красавице бездушной

Как сладко было б мне, склонясь к главе твоей,

И руку сжав твою рукою воспалённой,

И взор твой обратив, отрадный, на себя,

Тебе шептать: мой друг бесценной!

Мой милый друг! я не люблю тебя!

Ватерлоо

Видали ль вы, как из валов тумана

Светило дня, восторг очей,

Встаёт над бездной океана

В кровавой ризе без лучей?

Недолго на небе хранится

Раздумья утреннего вид:

Туманы упадут, восток озолотится,

И огненный гигант высоко возлетит!

Так дивный муж судеб, недавно погружённой

Во мрак безвластия на острове немом,

Опять возник туманным божеством

Пред взорами Европы утомлённой.

Прошли те дни, как взмах его руки,

Одно движение нахмуренною бровью

Могло стянуть и разметать полки,

Измять венцы и мир забрызгать кровью,

Когда так пышно и светло

Звезда судьбы его сияла,

И слава жадно целовала

Его высокое чело.

Теперь, когда ещё не тронуло забвенье

В умах нарезанной черты,

Что и гиганту с высоты

Возможно страшное паденье, —

Теперь, тревожное сомненье

Украдкой шло по дну сердец;

Слабей блистал однажды сбитый

И свежим лавром не увитый

Из праха поднятый венец,

Которым вновь по воле рока

Был до таинственного срока

Увенчан царственный беглец.

Туман минувшего вздымался, —

И на виновника утрат

Дух недоверчивых Палат

Враждебным словом ополчался.

Но миг – и дивный сет рассёк пучину мглы:

Орлиный взор вождя сверкнул перед полками,

И взор тот поняли орлы

И бурю двинули крылами.

Светило брани вновь парит,

И мчатся вдаль громов раскаты:

Пускай витийствуют Палаты!

Их шум победа заглушит.

Пусть спорят о судьбе! Её властитель – гений;

Вковалась в мысль его она,

И эта мысль заряжена

Огнём гремучих вдохновений,

И движет массами полков.

И, опоясанная славой,

Отражена в игре кровавой

Живыми играми штыков.

Как море, армии разлиты;

Шумят шаги, звучат копыты;

Враги сошлись, – и вспыхнул бой —

Предтеча битвы роковой.

День гаснул, бой горел и длился,

И вот затих, и над землей

В багряной ризе прокатился

По небу вечер золотой.

Уже томился воин каждой

Желаньем отдыхать, а он —

Он весь горел ужасной жаждой;