Стихотворения, 1838 г. - [3]

И волны мгновенны, а вечно волненье?

Здесь – шар светоносный над бездной возник,

И солнце свой образ на влаге узнало,

А ты, море жизни, ты – божье зерцало,

Где видит он, вечный, свой огненный лик!

О море, широкое, вольное море!

Ты шумно, как радость, глубоко, как горе;

Грозна твоя буря, светла твоя тишь;

Ты сладко волненьем душе говоришь.

Люблю твою тишь я: в ней царствует нега;

На ясное, мирное лоно твое

Смотрю я спокойно с печального брега,

И бьется отраднее сердце мое;

Но я не хотел бы стекла голубого

В сей миг беспокойной ладьей возмутить

И след человека – скитальца земного —

На влаге небесной безумно чертить.

Когда ж над тобою накатятся тучи,

И ветер ударит по влаге крылом,

И ал твой разгульный, твой витязь могучий,

Серебряным гребнем заломит шелом,

И ты, в красоте величавой бушуя,

Встаешь, и стихий роковая вражда

Кипит предо мною – о море! тогда,

Угрюмый, от берега прочь отхожу я.

Дичусь я раскатов валов твоих зреть

С недвижной границы земного покоя:

Мне стыдно на бурю морскую смотреть,

Лениво на твердом подножьи стоя.

Тогда, если б взор мой упал на тебя,

Тобою бы дико душа взлюбовалась,

И взбитому страстью, тебе б показалась

Обидной насмешкой улыбка моя,

И занято небо торжественным спором,

Сияя в венце громового огня,

Ты б мне простонало понятным укором,

Презрительно влагой плеснуло в меня!

Я внемлю разливу гармонии дивной…

Откуда?.. Не волны ль играют вдали?

О море, я слышу твой голос призывной,

И рвусь, и грызу я оковы земли.

О, как бы я жадно окинул очами

Лазурную рябь и лазурную твердь!

Как жадно сроднился б с твоими волнами!

Как пламенно бился б с родными насмерть!

Я понял бы бури музыку святую,

Душой проглотил бы твой царственный гнев,

Забыл песни неги, и песнь громовую

Настроил под твой гармонический рев!

Искра

Дикий камень при дороге

Дремлет глыбою немой;

В гневе гром, земля в тревоге:

Он недвижен под грозой.

Дни ль златые улыбнуться —

Всюду жизнь заговорит,

Всюду звуки отольются:

Глыба мертвая молчит;

Все одето ризой света,

Все согрето, а она —

Серым мхом полуодета

И мрачна и холодна.

Но у этой мертвой глыбы

Жизни чудное зерно

В сокровенные изгибы

До поры схоронено.

Вот – удар! Она проснулась,

Дикий звук произнесла,

И со звуком – встрепенулась

Брызга света и тепла:

Искра яркая вспрыгнула

Из темницы вековой,

Свежим воздухом дохнула,

Красной звездочкой блеснула,

Разгорелась красотой.

Миг еще – и дочь удара

В тонком воздухе умрет,

Иль живым зерно пожара

Вдруг на ветку упадет, —

Разовьется искра в пламень,

И, дремавший в тишине,

Сам ее родивший, камень

Разрушается в огне.

Долго дух в оцепененьи

Безответен и угрюм,

Долго в хладном онеменьи

Дремлет сердце, дремлет ум;

Долго искра золотая

В бездне сумрачной души,

В божий мир не выступая,

Спит в бездейственной тиши;

Но удар нежданный грянет —

Искра прянет из оков

И блистательно проглянет

Из душевных облаков,

И по миру пролагая

Всепалящей силой путь,

И пожары развивая,

Разрушает, огневая,

Огнетворческую грудь.

Возвратись!

В поход мы рядились; все прихоти – в пламень,

А сабли на отпуск, коней на зерно; —

О, весело шаркать железом о камень

И думать: вот скоро взыграет оно!

Вот скоро при взмахе блеснет и присвистнет!

Где жизнь твоя, ратник? Была такова!

Фонтанами влага багровая прыснет,

Расколото сердце, в ногах голова!

А кони – а кони – я помню лихова!

Казацкая прелесть; глаза – два огня;

Друзья любовались, и чаша донскова

Ходила во здравье донского коня.

Он ратный сочлен мой, я мыслил порою,

Я праведной чести с него не сниму:

Пол – бремени пусть он разносит со мною,

А славу добуду – пол – славы ему!

Уже мы если, снаряженные к брани,

Родным и знакомым последний привет;

Гремучие клики прощальных желаний

Летели, как буря, за нами вослед.

Друзья мне сулили в чужбине крамольной

За почестью почесть, кресты на кресты…

О други, простите! – Довольно! Довольно!

А что не спросили: воротишься ль ты?

Наперстники славы – мы дев покидали,

Любимых красавиц родной стороны,

И рыцарским жаром сердца трепетали

Под медным, тяжелым убором войны.

«Прости!» – прошептал я моей ненаглядной

У ног ее брякнул предбитвенный меч; —

Смутилась – и лепет волшебно – нескладный

Сменил ее тихую, плавную речь.

Не общим желаньем она пламенела, —

Нет, заревом чувства ланиты зажглись;

С последним лобзаньем в устах ее млело

Одно только слово, одно: «возвратись!»

Чу! грянули трубы; колонны столпились;

Радушно – покорны священному звуку,

Торжественно, дружно главы обнажились;

Ружье на молитву, душа к божеству!

В глазах просияла, протеплилась вера,

Небесною влагой намокли глаза:

По длинным, по мшистым усам гренадера

Украдкой сбежала красотка – слеза.

Вломились в чужбину незванные гости,

Железо копыт бороздило поля,

Обильным посевом ложилися кости,

Потоками крови тучнела земля, —

И выросли мира плоды золотые,

И снова мечи потонули в ножнах,

И шумно помчались в пределы родные

Орлы полуночи на рьянах крылах.

Обратно летел я с мечтою сердечной,

С кипучею думой: «там дева твоя!»

Друзья выходили толпою навстречной:

«Здорово, товарищ!» – «Пустите, друзья!

Меня вы хотели зреть в почести бранной,

А я только сердце домой воротил!»

Сказал – и спеша к моей милой, желанной,

Впервые ударом коня оскорбил;

Но он, благородный, обиду прощая,

Домчал меня метко к жилищу красы;