Стихотворения, 1838–1850 гг. - [2]

Полный райского сиянья

Дышит негой женский лик,

И власы текут и блещут,

Ясны очи взоры мещут,

Речью движутся уста,

Перси жизнию трепещут,

В целом свет и красота.

Пробудись, супруг блаженный,

И прими сей дар небес,

Светлый, чистый, совершенный,

Сей венец земных чудес!

По предвечному уставу

Рай удвоен для тебя:

Встань! и черпай божью славу

Из двойного бытия!

Величай творца хвалою!

Встань! Она перед тобою,

Чудной прелестью полна,

Новосозданная дева,

От губительного древа

Невкусившая жена!

И он восстал – и зрит, и внемлет…

И полн святого торжества

Супругу юную приемлет

Из щедрой длани божества,

И средь небесных обаяний,

Вполне блаженна и чиста,

В цветах – в морях благоуханий

Ликует райская чета;

И все, что с нею населяет

Эдема чудную страну,

С улыбкой радостной взирает

На светозарную жену;

Звучит ей гимн семьи пернатой;

К ней, чужд кровавых, хищных игр,

Подходит с маской зверь косматой —

Покорный волк и кроткий тигр,

И, первенствуя в их собранье,

Спокойный, величавый лев,

Взглянув на новое созданье,

Приветственный подъемлет рев,

И, видя образ пред собою

С венцом бессмертья на челе,

Смиренно никнет головою

И стелет гриву по земле.

А там украдкою на Еву

Глядит коварная змея

И жмется к роковому древу,

В изгибах радость затая;

Любуясь женскими красами,

Тихонько вьется и скользит,

Сверкая узкими глазами

И острым жалом шевелит.

Речь змеи кольцеобразной

Ева внемлет. – Прельщена

Сладким яблоком соблазна,

Пала слабая жена.

И виновник мирозданья,

Грянув гневом с высоты,

Возложил венец страданья

На царицу красоты,

Чтоб она на грех паденья,

За вкушенный ею плод,

Все красы и все мученья

Предала в позднейший род;

И караются потомки:

Дверь небесного шара

Заперта для вас, обломки

От адамова ребра!

И за страшный плод познанья —

С горькой участью изгнанья

Долю скорби и трудов

Бог изрек в громовых звуках

Для рожденных в тяжких муках

Ваших горестных сынов.

Взмах руки своей заносит

Смерть над наших дней

И серпом нещадным косит

Злак невызревших полей.

Мерным ходом век за веком

С грузом горя и забот

Над страдальцем – человеком

В бездну вечности идет:

На земле ряды уступов

Прах усопших намостил;

Стал весь мир громадой трупов;

Людям тесно от могил.

Но с здесь – в краю изгнанья —

Не покинул смертных бог:

Сердцу светоч упованья

В мраке скорби он возжет,

И на поприще суровом,

Где кипит и рыщет зло,

Он святит венком терновым

Падшей женщины чело;

Казнью гнев свой обнаружа

И смягчая правый суд,

Светлый ум и мышцы мужа

Укрепляет он на труд,

И любовью бесконечной

Обновляя смертных род,

В дольней смерти к жизни вечной

Указал нам переход.

Он открыл нам в край небесный

Двери царственные вновь:

Чей пред нами образ крестный

В язвах казни за любовь?

Это бог в крови распятья

Прекращает смерти пир,

Расторгает цепь проклятья

И в кровавые объятья

Заключает грешный мир!

Слезы и звуки

О дева! Покровом завистливой мглы

Подернулся взор твой – Соперник денницы;

Ты плачешь – и слезы, как капли смолы,

Дрожат и сверкают на иглах ресниц.

И больно, и тяжко от слез мне твоих,

Но если под бурей на жизненном море

Скорбящей душе твоей легче от них —

Плачь, милая, чаще: выплакивай горе!

Всегда тебе вере целебный сей ключ,

Родник утешенья, источник отрады;

Под сердцем рожден и под сердцем кипуч —

Сквозь очи он ищет воздушной прохлады.

А я… злая мука в предизбранный час

Мне сердце зальет отравленной кровью,

И грузом нависнув над стянутой бровью,

Слезинки не выжмет из сумрачных глаз.

Порой лишь, в минуты таинственной муки,

Из сердца, где живы все язвы любви,

Исходят и льются согласные звуки,

И в них мне отрада: в них – слезы мои.

Но ключ сей услады не верен: докучный,

Порой н доходит до неба мой клик,

Спирается грудь, и безмолвный, беззвучный,

От зноя и жажды сгорает язык.

Казаку – поэту (Е. П. Г.)

Дни умчались… много сгибло!

Тяжелее с каждым днем;

Горе буйную зашибло

И тоска на ретивом.

Извели певца невзгоды,

Извели и песен дар;

Эх, когда бы прежни годы,

Да разгул, да юный жар, —

Оживлен приязнью братской,

Может быть, умел бы я

Песнью с удалью казацкой

Поприветствовать тебя.

Много знал я звуков дивных,

Бойких, звонких, разливных,

Молодецки – заунывных,

Богатырски – удалых.

Я из них сковал бы слово

Пуще грому и огня —

Про наездника лихова,

Да про бурного коня,

Да про Днепр, что сыплет воды

Вал за валом вперевал,

Да про светлый сад природы,

Где недавно ты гулял,

Где кругом зернистым хлебом

Раззолочены поля,

Где пирует с ясным небом

Обрученная земля,

Где сильнее солнце греет,

Где Маруся иногда

В час условный пышно рдеет

Краской неги и стыда.

Этот край, твой край родимый,

На тебе венец двойной:

Ты – и сын его любимый

И певец его родной.

И теперь, когда судьбою

Суждено мне петь тайком,

Мне ль бурлить перед тобою,

Пред залетным казаком?

К женщине

К тебе мой стих. – Прошло безумье!

Теперь, покорствуя судьбе,

Спокойно, в тихое раздумье

Я погружаюсь о тебе,

Непостижимое созданье!

Цвет мира – женщина – слиянье

Лучей и мрака, благ и зол!

В тебе явила нам природа

Последних тайн своих символ,

Грань человеческого рода

Тобою перст ее провел.

Она, готовя быт мужчины,

Глубоко мыслила, творя,

Когда себе из горсти глины

Земного вызвала царя; —

Творя тебя, она мечтала,

Начальным звуком уст своих

Она созвучья лишь искала

И извлекла волшебный стих:

Живо, томительный и гибкой

Сей стих – граница красоты —