Стихи - [23]
He would never know me after all these years
But take me for some drunken countryman:
I'd stand and mutter there until he caught
"Hunchback and Saint and Fool," and that they came
Under the three last crescents of the moon.
And then I'd stagger out. He'd crack his wits
Day after day, yet never find the meaning.
And then he laughed to think that what seemed hard
Should be so simple-a bat rose from the hazels
And circled round him with its squeaky cry,
The light in the tower window was put out.
Фергус и друид
Весь день день я гнался за тобой по скалам,
Ты ж ускользал, обличьями играя:
То вороном прикинулся облезлым,
От старости все перья растерявшим,
То меж камней, как тень, мелькнул куницей,
Но наконец подобьем человека
Предстал передо мной, во мгле теряясь.
Зачем пришел, король из Красной Ветви?
Послушай, о мудрейший из живущих!
Когда вершил я суд, сидел со мною
Конхобар юный. Он явил такую мудрость
И так легко сносил он бремя власти,
Что отдал я ему свою корону,
Хоть тем тоску свою стремясь развеять.
Зачем пришел, король из Красной Ветви?
Король! Ты сам назвал мое мученье.
Пирую ль на холме с моим народом,
Брожу ль в лесах, веду ли колесницу
Вдоль пенной кромки шепчущего моря, -
Всё тяготит чело мое корона.
Зачем пришел ты, Фергус?
Трон отринуть
И мудрость грез постичь — твое искусство.
Взгляни на худобу мою и дряхлость,
На руки, коим меч навек запретен,
На тело, сотрясаемое дрожью!
Я женской ласки в жизни не изведал,
Мужчина не искал во мне собрата.
А что король? глупец, который платит
Своею кровью за чужие грезы.
Что ж, коли так, возьми котомку грез,
Ослабь узлы и насладись мечтами.
О, жизнь моя рекою истекает,
Струится прочь, обличьями играя!
Кем только не был я — и каплей в море,
И бликом на мече, и старой елью,
Рабом, вертящим неподъемный жернов,
И королем на золоченом троне, -
Все это было дивно и прекрасно;
Но ныне, все познав, я стал ничтожен.
Друид, друид! что за тенета скорби
Таились в серой маленькой котомке!
Fergus. This whole day have I followed in the rocks,
And you have changed and flowed from shape to shape,
First as a raven on whose ancient wings
Scarcely a feather lingered, then you seemed
A weasel moving on from stone to stone,
And now at last you wear a human shape,
A thin grey man half lost in gathering night.
Druid. What would you, king of the proud Red Branch kings?
Fergus. This would I say, most wise of living souls:
Young subtle Conchubar sat close by me
When I gave judgment, and his words were wise,
And what to me was burden without end,
To him seemed easy, So I laid the crown
Upon his head to cast away my sorrow.
Druid. What would you, king of the proud Red Branch kings?
Fergus. A king and proud! and that is my despair.
I feast amid my people on the hill,
And pace the woods, and drive my chariot-wheels
In the white border of the murmuring sea;
And still I feel the crown upon my head
Druid. What would you, Fergus?
Fergus. Be no more a king
But learn the dreaming wisdom that is yours.
Druid. Look on my thin grey hair and hollow cheeks
And on these hands that may not lift the sword,
This body trembling like a wind-blown reed.
No woman's loved me, no man sought my help.
Fergus. A king is but a foolish labourer
Who wastes his blood to be another's dream.
Druid. Take, if you must, this little bag of dreams;
Unloose the cord, and they will wrap you round.
Fergus. I see my life go drifting like a river
From change to change; I have been many things -
A green drop in the surge, a gleam of light
Upon a sword, a fir-tree on a hill,
An old slave grinding at a heavy quern,
A king sitting upon a chair of gold -
And all these things were wonderful and great;
But now I have grown nothing, knowing all.
Ah! Druid, Druid, how great webs of sorrow
Lay hidden in the small slate-coloured thing!
Байле и Айлин
Едва заслышу ржанки крик
Иль ветром колыхнет тростник, -
Передо мной встают во мгле
Наследник Улада,[47] Байле,[48]
Буаны сладкоустый сын,
И дева нежная Айлин,
Лугайда[49] дочь, владыки юга,
Навек желанные друг другу.
Их пыл иссякнуть не успел;
Ни груз забот, ни дряхлость тел
Им не поставили предел;
И, не вкусив утех земли,
Они в бессмертье расцвели.
То было в дни, когда Христос
Свое ученье людям нес,
Но Бурый Бык[50] еще страну
Не вверг в жестокую войну.
Байле Медовые Уста[51] -
Кого еще иной простак
Байле Малоземельным звал, -
Из Эмайн-Махи[52] путь держал
С толпой арфистов и певцов,
С отрядом юных удальцов,
К равнине тучной Муйртемне[53]
В мечтах о будущей жене.
И все вокруг на все лады
Сулили счастье молодым.
И вдруг навстречу им возник
Худой растрепанный старик:
Лишь полплаща на нем висит,
Зеленых косм ужасен вид,
И в башмаки набилась грязь;
Но, как у белки, блещет глаз.
О, птичьи крики в облаках!
О, шелест ветра в тростниках!
Они вовеки не дадут
В простой любви найти приют:
Какая-нибудь Кэт иль Нэн
Для нас, безумцев, — тень и тлен
В книге рассказывается история главного героя, который сталкивается с различными проблемами и препятствиями на протяжении всего своего путешествия. По пути он встречает множество второстепенных персонажей, которые играют важные роли в истории. Благодаря опыту главного героя книга исследует такие темы, как любовь, потеря, надежда и стойкость. По мере того, как главный герой преодолевает свои трудности, он усваивает ценные уроки жизни и растет как личность.
Уильям Батлер Йейтс (1865–1939) — классик ирландской и английской литературы ХХ века. Впервые выходящий на русском языке том прозы "Кельтские сумерки" включает в себя самое значительное, написанное выдающимся писателем. Издание снабжено подробным культурологическим комментарием и фундаментальной статьей Вадима Михайлина, исследователя современной английской литературы, переводчика и комментатора четырехтомного "Александрийского квартета" Лоренса Даррелла (ИНАПРЕСС 1996 — 97). "Кельтские сумерки" не только собрание увлекательной прозы, но и путеводитель по ирландской истории и мифологии, которые вдохновляли У.
Пьеса повествует о смерти одного из главных героев ирландского эпоса. Сюжет подан, как представление внутри представления. Действие, разворачивающееся в эпоху героев, оказывается обрамлено двумя сценами из современности: стариком, выходящим на сцену в самом начале и дающим наставления по работе со зрительным залом, и уличной труппой из двух музыкантов и певицы, которая воспевает героев ирландского прошлого и сравнивает их с людьми этого, дряхлого века. Пьеса, завершающая цикл посвящённый Кухулину, пронизана тоской по мифологическому прошлому, жившему по другим законам, но бывшему прекрасным не в пример настоящему.
Уильям Батлер Йейтс (1865–1939) – великий поэт, прозаик и драматург, лауреат Нобелевской премии, отец английского модернизма и его оппонент – называл свое творчество «трагическим», видя его основой «конфликт» и «войну противоположностей», «водоворот горечи» или «жизнь». Пьесы Йейтса зачастую напоминают драмы Блока и Гумилева. Но для русских символистов миф и история были, скорее, материалом для переосмысления и художественной игры, а для Йейтса – вечно живым источником изначального жизненного трагизма.
Эта пьеса погружает нас в атмосферу ирландской мистики. Капитан пиратского корабля Форгэл обладает волшебной арфой, способной погружать людей в грезы и заставлять видеть мир по-другому. Матросы довольны своим капитаном до тех пор, пока всё происходит в соответствии с обычными пиратскими чаяниями – грабёж, женщины и тому подобное. Но Форгэл преследует другие цели. Он хочет найти вечную, высшую, мистическую любовь, которой он не видел на земле. Этот центральный образ, не то одержимого, не то гения, возвышающегося над людьми, пугающего их, но ведущего за собой – оставляет широкое пространство для толкования и заставляет переосмыслить некоторые вещи.
Старик и юноша останавливаются у разрушенного дома. Выясняется, что это отец и сын, а дом когда-то принадлежал матери старика, которая происходила из добропорядочной семьи. Она умерла при родах, а муж её, негодяй и пьяница, был убит, причём убит своим сыном, предстающим перед нами уже стариком. Его мучают воспоминания, образ матери возникает в доме. Всем этим он делится с юношей и поначалу не замечает, как тот пытается убежать с их деньгами. Но между ними начинается драка и Старик убивает своего сына тем же ножом, которым некогда убил и своего отца, завершая некий круг мучающих его воспоминаний и пресекая в сыне то, что было страшного в его отце.